любая зависимость, равно как и любое психическое заболевание, формируется в несколько этапов. Кингма утверждает, что психологический и социологический анализ игровой зависимости у Фрейда и Достоевского (соответственно) сосредоточен на противоположных и противоречащих друг другу аспектах этой проблемы. В сущности, продолжает он, разница между подходом Достоевского и подходом Фрейда предвещает возникновение двух научных направлений, занимающихся изучением игровой зависимости:

Из психоаналитического подхода к игровой зависимости выросло клиническое направление, основанное большей частью на рассказах самих игроков, проходящих терапию. Понемногу этот подход стал шире и превратился в более общую модель заболевания, которую, в свою очередь, дополнила модель психологического контроля «игровой зависимости». <…> С этой точки зрения азартные игры воспринимаются как приемлемая форма досуга, которой противопоставляется патологическое игровое поведение с его разрушительными последствиями [Kingma 2010: 17].

В рамках социологического или субкультурного подхода становится очевидно, что у азартных игр есть свои правила. Эту сферу нельзя считать полностью патологической и лишенной стандартов.

Действительно ли Достоевский «играл ради денег», как он иногда утверждал? Страдал ли он игровой зависимостью, вызывавшей чувство беспомощности и утраты контроля? Или у его игрового поведения были смысл и структура? Мы полагаем, что в поведении проблемных игроков, включая и Достоевского, всегда присутствует некий смысл. Игра становится способом хорошо провести время или сбежать от неприятностей. Она помогает отвлечься от проблем. Речь не идет о зарабатывании денег как таковом; главным вопросом всегда остается использование времени [Dostoevsky 1914: 119].

Рассуждая о «компульсивных игроках», Олдман тоже утверждает, что для понимания игрового поведения – в том числе и патологического – необходимо учитывать, что оно является социальным (и социально значимым) событием. Он цитирует классическую формулу Ирвинга Гофмана, который сказал, что игроки – это люди, которые хотят быть «в гуще событий»:

Гофман утверждает, что элемент неуверенности, свойственный игре, позволяет человеку продемонстрировать <…> силу характера. <…> Для Гофмана главные элементы игры в казино – это игрок, неизвестность и аудитория. Однако действие заключается не только в этом, особенно учитывая обстановку <…>, в которой уже сложилось ядро «постоянных посетителей», а крупье и игроки отлично изучили друг друга [Oldman 1987: 364].

Таким образом, игра – это противостояние со случаем, принявшее организованную социальную форму. Подобной точки зрения придерживается Мэлаби, описывая игроков в кости, за которыми он наблюдал в Греции. В их игровом поведении заметны похожие тенденции:

Подобно пуританам Макса Вебера, греческие игроки читают в случайных комбинациях костей мимолетные намеки на свое положение в мире: простирается ли на них благодать, хотя бы на мгновение. Поэтому то, что стоит на кону, не имеет никакого отношения к «развлечению», «досугу» или «приятному времяпрепровождению». Многие игроки испытывают экзистенциальную связь с игрой, подобно главному герою романа Достоевского «Игрок» [Malaby 2007:99].

То, что со стороны кажется зависимостью, изнутри воспринимается как преданность, самоотверженность или ревностное служение. В таком случае сама идея «зависимости» превращается в социальный конструкт – воображаемое состояние потери контроля, – навязанный экспертами, подходящими к социальному поведению с медицинскими рамками. Кингма пишет об этом: «Игрока называют зависимым только с того момента, как на него приклеивают этот ярлык. Считается, что важную роль играет степень пристрастия к игре и социальная легитимность игр» [Kingma 2010: 17]. В настоящей книге мы утверждаем, что существует феномен, который удобно рассматривать как «зависимость», хотя он далеко не так прост. В то же время мы разделяем точку зрения Кингмы, что игровое поведение, в том числе и патологическое, необходимо анализировать в его субкультурном и историческом контексте.

Позднейшие объяснения игрового поведения Достоевского

На протяжении значительной части XX века в психоаналитическом подходе к игромании по-прежнему господствовала теория Фрейда. Так, ее важность подробно описывают Болен и Бойд в своем обзоре литературы по вопросу игромании, выпущенном в 1968 году (то есть спустя сорок лет после публикации знаменитого эссе об игромании и отцеубийстве). Кроме того, они рассматривают работы Эдмунда Берглера, психотерапевта середины XX века, который разделял точку зрения Фрейда и полагал, что патологический игрок играет ради проигрыша и связанного с этим чувства вины.

Ричард Розенталь и Рагл справедливо указывают, что Фрейд и Берглер сыграли важную роль в формировании психодинамического подхода к игровой зависимости:

С появлением психоанализа на рубеже веков компульсивное игровое поведение начали рассматривать как болезнь. В дальнейшем статьи Эдмунда Берглера, публиковавшиеся в газетах и популярных журналах в пятидесятые годы, сделали многое для просвещения широкой публики относительно этого заболевания и, возможно, поспособствовали основанию Анонимных Игроков. Сегодня работы ранних психоаналитиков <…> зачастую игнорируют [и] сводят к отдельным афоризмам: так, утверждается, что Фрейд приравнивал игру к мастурбации, а Берглер был убежден, что все игроки хотят проиграть [Rosenthal, Rugle 1994b: 22].

Берглера, как и Фрейда, интересовали причины саморазрушительного поведения, а именно вина и невроз. Зачастую они оказывались результатом детского конфликта между социальными нормами (Сверх-Я) и антисоциальными (либо несоциальными) импульсами. Берглер написал обширную работу, в которой исследовал компульсивных игроков и их поведение. На ее основе была создана первая систематическая модель поведенческих черт, ассоциирующихся с патологическим игровым поведением. По его мнению, компульсивные игроки обладали следующими шестью особенностями:

1. Игрок постоянно рискует.

2. Игра превалирует над всеми прочими интересами.

3. Игрок полон оптимизма и не извлекает уроков из проигрыша.

4. После победы игрок всегда продолжает играть.

5. Сначала игрок может вести себя осторожно, но рано или поздно он ставит на кон сравнительно крупную сумму.

6. Когда ставка уже сделана, а результат еще не известен, игрок чувствует возбуждение[11].

Достоевский подходит под все шесть пунктов, хоть они и основаны на результатах исследований, проводившихся в XX веке. По Берглеру, весь смысл игры связан с удовольствием и возбуждением от ее неопределенности, и зачастую эти чувства даже перевешивают желание (или необходимость) выиграть. Отсюда Берглер делает вывод: если компульсивный игрок не заинтересован в выигрыше, значит, подсознательно он хочет проиграть. Что бы его ни мотивировало – будь то чувство вины, мазохизм или стремление к смерти, – такой игрок не остановится, пока не проиграется подчистую.

Однако в рамках фрейдистской теории Берглер не мог проверить, насколько верна его идея, что в основе игровой зависимости лежит подсознательное и саморазрушительное стремление к поражению. Поэтому Берглер ограничивается рассуждениями, пускай и интересными, предлагая обширный комментарий к позиции Фрейда. Более того, он, как и другие сторонники этой теории, исходит из предпосылки, что любое поведение контролируется силами бессознательного. (См. теорию Фрейда о том, как бессознательное проявляется в ошибках и описках – когда случайность обнажает подсознательные желания, – а также