Достоевского, возможно, помогающую объяснить его игровую зависимость. В статье под названием «Отдавая должное дьяволу» («Giving the Devil His Due») Шабад утверждает, что подобное «враждебное поведение» является формой «реактивной пассивности», возникающей как ответ на детское «чувство стыда, беспомощности и связанный с этим фатализм». Вместо того чтобы заявить о себе и вступить в прямое противодействие с угнетателем – или попытаться скрыть свою неудачу и боль, – человек такого типа стремится «восстановить свое личное достоинство через оппозицию к власти». В наилучших обстоятельствах такая форма саморазрушения приводит к «пробуждению и наказанию совести у власть имущих, эксплуатирующих других» [Shabad 2000: 690].

Вряд ли рулеточное казино терзают угрызения совести от мысли о печальной участи игромана. В конце концов, игрок сам делает одну ставку за другой, пока не проиграет все деньги. Однако идея «враждебно настроенного» игрока по меньшей мере перекликается с точкой зрения самого Достоевского, выраженной в «Записках из подполья». Там он пишет: «…все дело-то человеческое, кажется, и действительно в том только и состоит, чтоб человек поминутно доказывал себе, что он человек, а не штифтик!» [Достоевский 1972–1990, 5: 117]. Эта мысль приводится и в другом месте: «Человеку надо – одного только самостоятельного хотенья, чего бы эта самостоятельность ни стоила и к чему бы ни привела» [Достоевский 1972–1990, 5: 113].

С этой точки зрения даже проблемная игра – до того момента, пока это выбор, а не зависимость, – является декларацией свободы. Если так, то в ней проявляется человечность, каким бы жестоким и непобедимым противником ни казался случай.

Социологическая интерпретация игрового поведения Достоевского

В данной книге мы предлагаем альтернативную интерпретацию игрового поведения Достоевского – а именно социальную или социально-психологическую. Есть три фактора, обосновывающих этот подход (эту теоретическую модель). Во-первых, такая трактовка логически вытекает из существующей исследовательской литературы по вопросам проблемного игрового поведения. Во-вторых, она совпадает с глубоко детализированными данными, которые мы собрали в ходе опросов. В-третьих, ее подкрепляет статистический анализ общей модели с использованием различных форм множественного регрессионного анализа. Таким образом, эта модель основана на достаточных количественных данных, как того и требуют общепринятые статистические стандарты.

Наша теоретическая модель выстроена вокруг тех социологических факторов, которые объясняют передачу проблемного игрового поведения от родителей к детям. Таким образом, мы ставим в один ряд личностные факторы – импульсивность, поиск новых ощущений, возбуждение – и факторы генетики. Мы признаем, что и то и другое играет важную роль в понимании проблемного игрового поведения и механизмов его передачи по наследству, хотя генетическая наследуемость, вероятно, невысока [Walters 2001]. Однако мы утверждаем, что данные факторы взаимодействуют с социальными условиями, которые создают предрасположенность для реализации этого личностно-генетического потенциала к проблемному игровому поведению, вытаскивая склонность к игре на поверхность.

В полученных нами результатах все же видно, какую важную роль играют личность и генетика. Возможно, что отдельные истории, которые не соответствуют нашей модели, обусловлены особым взаимодействием между социальными условиями и генетическими или личностными факторами. Так, например, эти факторы могут влиять на восприятие. В свою очередь, восприятие определенного события как источника стресса может сыграть важную роль в формировании проблемного игрового поведения. Кроме того, восприятие своего «я» (самооценка) влияет на склонность к возникновению игромании (далее мы рассмотрим этот вопрос в контексте эмоциональной уязвимости).

До нашего исследования в науке не существовало достаточного понимания тех социологических механизмов, которые обусловливают передачу проблемного игрового поведения между поколениями. Некоторые факторы уже были определены социологами, однако в литературе нет четких указаний на то, какие именно факторы или группы факторов делают передачу более вероятной. В рамках своей модели мы рассматриваем все эти факторы одновременно, чтобы выявить их роль в процессе наследования.

Наша модель начинается с проблемного игрового поведения у родителей. От родителей (или одного родителя) игре обучаются дети. Процесс обучения включает знакомство с формами игрового поведения и характерными убеждениями, формирование положительного отношения к игре в семейном кругу и постоянную возможность играть с членами семьи. Кроме того, игровая зависимость у родителей делает детство более сложным: ребенок берет на себя роль родителя (парентификация), страдает от насилия и недостатка родительского внимания. Ранее парентификацию редко включали в число факторов, влияющих на развитие игровой зависимости, так что мы обращаем на нее особое внимание. Эмоциональные проблемы, характерные для детей из подобных семей, создают почву для психических расстройств, в том числе для депрессии и тревожности.

В дальнейшем слабое психическое здоровье усугубляется стрессовыми факторами взрослой жизни. Чтобы справиться с ними, дети проблемных игроков часто выбирают неэффективные копинг-стратегии, которые они усвоили в детстве, – например, пытаются уйти в игру. Эмоциональная уязвимость, возникающая вследствие психических заболеваний и высокого уровня стресса, а также недостаточная эффективность копинг-стратегий приводят к тому, что они и сами зачастую становятся проблемными игроками. Исходя из этой теоретической модели, мы предполагаем, что взаимодействие происходит между тремя ключевыми переменными, то есть проблемное игровое поведение передается по наследству, когда уязвимость, обусловленная 1) сложным детством и 2) знакомством с игрой как частью социального моделирования, активируется 3) стрессовой ситуацией во взрослой жизни.

Рис. 1. Теоретическая модель наследования проблемного игрового поведения

Наша модель, объясняющая наследование игрового поведения, логично встраивается в основную концептуальную модель развития проблемного игрового поведения – «модель различных путей» Блащински и Науэр [Blaszczynski, Nower 2002]. Согласно этой теории, проблемное игровое поведение всегда начинается с того, что у человека появляется возможность играть, он принимает игру и усваивает иррациональные убеждения. С этого момента общий путь разделяется на три ответвления, на каждом из которых действуют дополнительные факторы риска. Для проблемных игроков первого типа (так называемые игроки с заданным поведением) фактором риска является иррациональная вера в выигрыш. Проблемные игроки второго типа (эмоционально уязвимые) страдают от биологических и эмоциональных рисков вследствие сложного детства и психических расстройств. У игроков третьего типа (диссоциативные импульсивные игроки) биологические и эмоциональные риски усугубляются импульсивностью, диссоциативным расстройством личности и дефицитом внимания.

В рамках модели Блащински наша модель ближе всего ко второму пути (эмоционально уязвимые игроки). Дело в том, что в центре обеих моделей находится социальное привыкание к игре (доступность и принятие), а также эмоциональная уязвимость, связанная со стрессовой обстановкой в детстве. Однако лучше представлять нашу модель как результат взаимодействия между всеми тремя путями. Нас интересуют и путь 1 (социальное привыкание), и путь 2 (эмоциональная уязвимость), поскольку у каждого пути своя роль в наследовании проблемного игрового поведения. Итак, между нашими моделями есть определенное сходство – мы одинаково определяем набор факторов, важных для понимания