Высказывались подозрения, что в пожаре исчезли важнейшие финансовые документы, хотя официально это отрицалось. Огонь не ограничился кабинетом главного инженера города, а перекинулся на другие помещения, похозяйничав на трех этажах, в том числе и в финансовом отделе.

Примечательно то, как пламя тушили. Пожарные прибыли на место происшествия с большим опозданием, потому что телефоны мэрии были отключены за неуплату, и охране пришлось больше километра бежать до центрального полицейского участка. На помощь огнеборцам пришли армейские подразделения и аэропортовые службы, но к тому времени, как с пожаром удалось управиться, то есть шесть с лишним часов спустя, все, что мог, он уже сделал.

Особого внимания заслуживает практика найма. Из проверки, проведенной накануне пожара, следовало, что к «мертвым душам» можно было отнести каждого пятого или даже каждого четвертого сотрудника. Когда новый министр по делам местных органов власти, представлявший бывшую оппозицию, начал изучать доставшееся ему наследство, он решил проинспектировать штат мэрии и приказал всем явиться с удостоверениями на городской стадион. Из 20 000, числившихся в списках муниципальными работниками, на стадионе выстроились менее 15. Даже если предположить, что часть служащих злостно проигнорировала приказ, разрыв между бумажной и настоящей реальностью был слишком велик, чтобы свести объяснения исключительно к недисциплинированности.

Подозрения в существовании тысяч «мертвых душ», за которых исправно получает жалование начальство, возникли давно. На зарплату уходило 90 % муниципального бюджета, поэтому исключение из списков сотрудников-призраков могло бы принести весомую экономию средств. Но время шло, а ничего не менялось.

Убедившись в бесполезности городских служб, автономными энерго- и водными системами обзавелись все дома, претендующие не только на звание элитных, но и на жилье для среднего класса. Стандартной стала мощная охрана: круглосуточная стража с рацией, видеонаблюдение, собаки, высокий забор, колючая проволока под током. За толстыми стенами зеленели подстриженные лужайки, белели спутниковые антенны, плескались бассейны, мерцали мониторы компьютеров, в лучах прожекторов холеные господа разыгрывали теннисные партии. Снаружи, за пределами гетто для богатых, как только на город падала ночь (а на экваторе темнота круглый год наступает в один и тот же час, около семи вечера), улицы столь же стремительно пустели. И только свет фар нервных автомобилей, не притормаживавших даже на светофорах, выхватывал из мрака редких, испуганных прохожих.

Коренные найробийцы рассказывали, что не так давно, в 1980-е годы, кенийская столица считалась сравнительно безопасным местом и справедливо именовалась в туристических справочниках «городом под солнцем». Поверить в это сложно. В последние годы Найроби борется за звание криминальной столицы Африки, конкурируя с южноафриканским Йоханнесбургом и нигерийским Лагосом. Быть может, самый верный показатель участия в позорном конкурсе – то, что кенийцы все чаще называют родной город Найроббери, образовав неологизм из названия своей столицы и английского слова «robbery», что значит «грабеж».

Центр ООН по населенным пунктам (Хабитат), чья штаб-квартира находится в Найроби, решил перевести приблизительные ощущения в точную статистику и провел опрос среди 10 000 человек. Цифровые выкладки – не самое увлекательное чтение, но в данном случае их обильное цитирование обязательно. Результаты опроса настолько показательны и красноречивы, что без них рассказ об обстановке с преступностью в Найроби вышел бы неполным.

Вот основные итоги изучения личного опыта найробийцев: 37 % столичных жителей признались, что становились жертвами ограбления, 22 % – что подвергались кражам, а 18 % – нападениям. В ходе большинства ограблений применялось насилие, в результате чего 40 % жертв грабителей получили ранения.

Стоит упомянуть еще об одной стороне проблемы. Опрос выявил крайнее недоверие кенийцев к полиции. Жители Найроби убеждены, что блюстители порядка прямо или косвенно причастны к каждому третьему преступлению. Среди видов правонарушений, которые, по мнению респондентов, совершают люди в погонах, значатся взятки, сговор с преступниками, участие в разбое и грабежах. Разгул преступности привел к тому, что жители кенийской столицы все реже осмеливаются вступаться за пострадавших. Согласно опросу, две трети невольных свидетелей преступления делали вид, что ничего не заметили.

Стоит ли удивляться, что большая часть населения Найроби не чувствует себя в безопасности даже в собственном доме? Три четверти заявили, что боятся находиться в жилище по ночам, а половина – и днем. Опрошенные почти единодушно отвергли саму идею о возможности прогулки по городу после наступления сумерек, даже по центру.

Кажется, что в таких условиях российские города должны представляться кенийцам землей обетованной. Те, кто получал у нас высшее образование, как правило, действительно не разочаровались в своем выборе. Они вспоминают годы учебы с теплотой и ностальгией. Но большинство слышали и читали о России только плохое, потому что местные средства массовой информации находятся под сильным британским и американским влиянием. Стереотипы, намертво вколоченные англосаксами, порой до такой степени застилают сознание, что кенийцы предпочитают доверять им больше, чем самим себе.

Типичным образчиком подобного творчества предстает статья в «Санди Стандард», написанная летом 2005 года молодым аспирантом Тони Мочамой после краткой поездки в Санкт-Петербург. Город на Неве произвел впечатление прекрасной сказки наяву, но визитер не поддался чувству. Из британских газет и телевидения он твердо знал, что в России верить собственным глазам нельзя. Петербург «существовал только в воображении царя»[6], вынес он в газетную шапку мысль, которую почерпнул у английских учителей.

Доказательствами кенийский путешественник не утруждался. «Раньше в этом месте были малярийные болота», – лихо написал он, силясь припомнить читанное.

И Мочаму понесло: «Сотни тысяч крепостных рабов, возводя это великолепие, погибли за годы стройки от малярии и других болезней, холодных зим и изнеможения, от волчьих зубов или утонув в болотах, то есть от чего угодно, но только не от естественных причин (а что может быть более противоестественным, чем быть съеденным русским волком?)».

Все смешалось в голове кенийца: реальные болота, воображаемые морозоустойчивые малярийные комары, сказка о том, что Санкт-Петербург якобы стоит на костях своих строителей, выдуманная пылавшими негодованием и завистью шведами еще в XVIII веке, а потом радостно подхваченная французами и англичанами… Не обошлось без очередей, обязательных в СССР, то есть России. В общем, неважно. Во всех западных книжках и статьях всегда писали, что они есть, поэтому они неизбежно появились и в опусе Мочамы. «Как сказал мне один человек средних лет в одной из кажущихся вечными русских очередей (за хлебом или трамваем): «Быть русским – значит быть терпеливым. В конце концов, ты притерпишься здесь ко всему», – сделал очередной далеко идущий вывод кенийский аспирант.