Знали о существовании универсального стиля лишь те, кто был ему обучен. А обучиться ему можно было лишь в одном-единственном месте.

Если бы Вельнис имела хоть какое-то отношение к Школе Железного Листа, она бы неминуемо выдала себя во время поединка. Дерись она хуже, чем могла бы, – Эдрик мгновенно распознал бы, что его водят за нос. Но она выложилась полностью, показала все, на что была способна, и ему стало ясно, что «Души Меча» она не знает. На какой-то момент Эдриком даже овладело искушение позволить ей коснуться себя, но мастерство – пусть и несовершенное – вызвало в нем невольное уважение, и он не стал оскорблять ее игрой в поддавки. К тому же, с ее наблюдательностью, почти сверхъестественной для человека, она могла и разгадать обман, даже самый искусный.

– Я подозревала, что ты очень-очень необычный человек, – сказала Вельнис после боя, когда они отдыхали, заняв места на запыленной скамье за древним столом. – Я знаю, что могу, а чего нет. Я могла бы и сама служить телохранителем князю…

– Я думал, ты служишь княжне.

Она кивнула, чтобы скрыть улыбку.

– Ты не камеристка, – заключил Эдрик. – Ты…

– У меня много обязанностей, – оборвала она его размышления. – Но сейчас мы говорим не обо мне. Я могла бы стать личным телохранителем князя… или самого короля. Я знаю, что была бы лучше многих. Но ты… Ты лучше всех.

Эдрик не стал спорить. «Все-таки, надо было поддаться… – с тоской подумал он. – Позволить ей победить… Нет. Не надо было вообще устраивать эту дурацкую „тренировку”».

– …ты очень необычный воин, – продолжала Вельнис. – Знаешь «средний стиль» в совершенстве. Ты как будто бы дышишь им, живешь им… Где так учат?.. Кто тебя учил?

– Все понемногу, – туманно ответил Эдрик на второй вопрос для того, чтобы вовсе не отвечать на первый.

– В бою ты словно читал мои мысли…

«Не твои, а твоего меча», – с иронией подумал он. А вслух сказал:

– Не преувеличивай. Это просто опыт. И язык тела. Твое тело само говорит, какое движение сделает.

– Я бы хотела научиться этому языку…

– Учись. – Он пожал плечами. – Понимание придет с опытом.

– Не хочешь помочь мне в его приобретении? – Вельнис улыбнулась.

– Увы. При всем желании не могу стать твоим учителем.

– Почему?

– Штаны в библиотеке я просиживаю не ради собственного удовольствия. Кроме того, я плохой учитель.

– Жаль.

– Впрочем, – Эдрик обвел глазами комнату, в которой они сидели. В потоках света, сочившегося из бойниц, кружились частички пыли. – Можем встречаться здесь… иногда. Если хочешь.

– Хочу.

Первый из трех странных снов, приснившихся мне на пути в Рендекс, я увидел на следующую ночь после того, как пересек границу Витхаллаберского Княжества. Игра в прятки с блюстителями порядка задержала меня на несколько дней, но и позволила выжать из душ этих растяп солидный объем силы. Когда они наконец сообразили, что в этой игре преследуемый и преследователи меняются местами слишком легко, то разом утратили большую часть своего служебного рвения. Вместо поисковых рейдов по лесам теперь они скапливались в поселках и городках, намереваясь устроить в ближайшем будущем крупномасштабную облаву. Но, пока они стягивали силы и готовилась к сему мероприятию, я сумел выскользнуть из оцепленного региона и повернул на запад, к Экфорду – я и так слишком сильно забрал к северу во время беготни по лесам. У меня появилась хорошая лошадь – пегая кобыла, позаимствованная у командира патруля. Возможно, он был неплохим бойцом, но мне так и не пришлось это проверить. Я приказал его сердцу остановиться, вогнал кинжал в бок второму патрульному, а третьего, перетрусившего юнца, вовлек в Игру. Он слишком испугался, совсем потерял себя в страхе. В таком состоянии нетрудно было зацепить его и выпить…

В седельных сумках нашлось немного мяса и хлеба, что оказалось весьма кстати – я не ел уже два или три дня. В одной из трофейных фляг плескалось не вода, а пиво, и я не стал проявлять чрезмерную брезгливость. Лошадка, прежде принадлежавшая командиру, отнеслась ко мне поначалу враждебно и даже, выказывая норов, пыталась размозжить копытами голову. У меня не было времени уговаривать ее по-хорошему и, потому, чтобы побыстрее создать между нами хорошие отношения, пришлось пожертвовать частицей вытянутой из мальчишки силы. Лошадь, из-за ее пестрой расцветки, я назвал Ягодой, и, как выяснилось, был дважды прав – она обожала землянику…

На следующую ночь… Я остановился всего на несколько часов – в основном ради того, чтобы не загонять лошадь. По дороге я отнял еще несколько жизней и теперь они бурлили во мне, наполняя тело выносливостью и силой. Очень скоро эта энергия испарится, уйдет, но пока она со мной, я не уставал и не испытывал нужды ни в пище, ни во сне.

Я думал, что слишком возбужден, чтобы заснуть, но стоило мне опуститься на землю, закрыть глаза и расслабить мышцы, ощущая лопатками и затылком шершавый ствол дерева – как разум вдруг погрузился в странную дремоту. Как будто бы я отделился от своего тела: я был слаб и истаивал, исчезал – в то время как тело бурлило от переизбытка энергии. Между моментом, когда на меня навалилось это странное состояние и до того, как я исчез «окончательно», я ощущал ужас перед наступающим небытием – ужас, слабеющий по мере того, как меня оставалось все меньше. После Бэрверского холма все мои сны стали кошмарами: оскаленные морды, горы трупов, пожирающие плоть насекомые, затягивающая болотная трясина – в общем, полный набор. Центральным мотивом всех этих страхов, их содержанием, всегда было одно и тоже – ощущение потери себя, распад «я», забвение и угасание личности. Безразлично, как это выражалось – в образе трупа, закопанного под землю и медленно сжираемого червями; в образе беглеца, разрываемого на части одичавшей стаей собак, или как-то еще – центральное ощущение всегда оставалось одним и тем же. Я исчезал, переставал быть и это было ужаснее, чем любая пытка. Страх телесной смерти можно преодолеть, но ужас перед распадом собственной воли, своего «я» преодолеть невозможно. В этом – причина того, почему я отнимаю чужие жизни так легко, без всякого внутреннего протеста – я знаю, что если не сумею собрать силу, если не достигну Слепой Горы или не преодолею моста, ощетинившегося стальными иглами – тварь из Морфъёгульда придет ко мне и то, что терзает меня во снах, станет реальностью.

В ту ночь не было образов, никаких собак или червей, все произошло слишком быстро. Чистое ощущение угасания «я» – и столь же чистый, слабеющий с каждым мгновением ужас. Но потом, когда черта пересечена, когда меня уже нет… потом… пришло одно видение.

Я стоял в ослепительном мире.

Вернее…

Не я. Кто-то другой. Существо, воспринимавшее мир совершенно иначе, чем я. Действующее в иной системе координат. Вообще – другое.