Хаксли писал свой роман в несколько иную эпоху, чем Оруэлл. Хотя Муссолини и Сталин уже были у власти, эра тоталитаризма только начиналась. Кроме прочего Хаксли не имел в виду Европу, когда писал свой роман. В 1926 году он приплыл из Азии в Калифорнию и взглядом сноба в течение нескольких недель исследовал Америку в самый пик десятилетия, отмеченного необычайной популярностью джаза. На борту корабля он нашел книгу Генри Форда «Моя жизнь, мои достижения», которая подсказала ему основу описанной в романе механизированной религии фордизма. Он планировал когда-нибудь вернуться в США, «чтобы просто узнать все самое худшее, что периодически следует делать»86.

Жителями Мирового Государства у Хаксли (выражение, заимствованное у Уэллса) управляют не при помощи дубинки и кнута, а при помощи наркотиков, гипноза, развлечений и генетически манипулированной кастовой системы, высшими в которой являются элита Альфа-плюсовиков, на самой низшей ступеньке социальной лестницы стоят рабочие Эпсилоны-минусовки. В романе присутствуют небоскребы, застежки-молнии, жвачка, «сексофоны» и «ощущалки» (feelies) (тактильные версии голосовых телефонов). Пребывание в Америке оставило в романе свой след, например Хаксли называет Лос-Анджелес «городом Мрачной Радости»87. Последние двадцать шесть лет своей жизни писатель прожил в Калифорнии, но первые впечатления были не самыми приятными: «Все сплошное движение и шум, словно вода, вытекающая из ванны в канализацию»88. Впрочем, сатира Хаксли «уколола» не только Америку. Он посмеялся над Фрейдом, Кейнсом и, при помощи «резервации для дикарей», над романтическим примитивизмом своего покойного друга Дэвида Герберта Лоуренса. Хаксли именами героев создает аллюзии на известных бизнесменов, марксистов, ученых, психоаналитиков и политиков, намекает на то, что все великие движения ведут к одинаковой цели.

Книга усложняется еще тем, что самого Хаксли привлекали некоторые из идей, которые он высмеивал. Как и его брату Джулиану, Олдосу нравилась евгеника, а экономический кризис, ударивший по Англии во время его работы над романом, подтолкнул к мысли, что потеря некоторых свобод может быть ценой, которую необходимо заплатить за торжество порядка над хаосом. Как выразился главноуправитель Западной Европы Мустафа Монд: «Какой смысл в свободе, красоте или знании, когда вокруг тебя взрываются бомбы с антраксом?»89

Оруэлл до некоторой степени высоко оценил роман «О дивный новый мир». У него сохранились приятные воспоминания о том, как в 1918 году ему в Итоне преподавал Хаксли. Один сокурсник утверждал, что именно Хаксли привил Оруэллу «вкус к словам, а также их точному и серьезному значению»90. Но Оруэлл с подозрением относился к удовольствиям и боялся боли, поэтому его не убедила описанная в романе Хаксли тирания удовлетворения. В 1946 году он жаловался: «Нет садизма, стремления к власти, никакой жестокости. У тех, кто находится наверху, нет никакой сильной мотивации для того, чтобы там оставаться, и хотя все бессодержательно счастливы, жизнь стала настолько бесполезной, что сложно поверить в то, что такое общество будет долговечным»91. В его собственной антиутопии нет ни свободы, ни счастья. Там нет ничего блестящего. Каждому из писателей версия будущего своего коллеги казалась малореальной. Общих черт в романах мало, разница между произведениями огромная, и тем не менее в обеих книгах общим является одно: судьба пролов.

Описание жизни пролов у Оруэлла является, пожалуй, самой неубедительной частью романа. Сложно поверить в то, что стремящийся к абсолютному контролю режим спокойно позволяет 85 процентам населения существовать без надзора полиции мыслей и телекранов. Как показал опыт России и Германии, тоталитаризм невозможен без участия масс. Оруэлл сатирически описал две несовместимые политические системы. Все, что связано с партией, представляет собой тоталитаризм, а мир пролов – это карикатура капитализма, функционирующего, правда, без лоска и излишеств, но похожего на общество в романе «О дивный новый мир».

В романе «Дорога на Уиган-Пирс» Оруэлл отверг политику «хлеба и зрелищ» (британского правительства), сознательно убаюкивающую массы дешевой едой, СМИ и потребительскими товарами. Он писал, что такая ситуация обусловлена «совершенно естественным взаимоотношением между необходимостью производителя иметь рынок и стремлением полуголодных масс получить дешевые паллиативы или полумеры»92. В романе «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый» эта эффективная тактика доведена до совершенства. Пролов делают апатичными при помощи кино, бульварной литературы, порнографии, футбола, гороскопов, азартных игр и сентиментальных песен. Это их сома.

Пролы стали безопасными, но их не стоит окончательно сбрасывать со счетов. Оруэлл не был таким снобом, как Хаксли. Уинстон постепенно приходит к выводу, что пролы на самом деле в определенном смысле даже выше членов партии. Не потому, как ему сперва кажется, что они потенциально представляют собой революционную армию, а потому, что «они остались людьми. Они не зачерствели внутри»93. Они не мертвы. Уинстон наблюдает за развешивающей белье женщиной. Женщина поет банальную песенку, которую услышала по радио, но в этой песне чувствуется что-то чистое и человеческое. «Птицы пели, пролы пели, партия не пела»94. Интересно, о чем же эта на первый взгляд бессмысленная песенка? О любви, мечтах и неисчезающих воспоминаниях. Благодаря этой простой, глубоко человечной песне Уинстон приходит к следующей мысли: «Если есть надежда, то больше ей негде быть: только в пролах»95.

Роман «О дивный новый мир» стал первым бестселлером-антиутопией, и само почти шекспировское название романа стало узнаваемым и часто употребляемым. Член парламента от лейбористов Хью Далтон в шутку назвал непопулярное выступление Клемента Эттли в 1939-м «туманным новым миром»96. В 1940-м журналист Малкольм Маггеридж назвал конфликт нацизма и коммунизма «противостоянием дивного нового мира с дивным старым миром, когда оба мира грозят друг другу одним и тем же оружием»97. В романе «Да здравствует фикус!» Комсток представляет себе социалистическое общество как «что-то типа “О дивного нового мира” Олдоса Хаксли, но только не такого занятного»98. Успех романа вызвал новую волну произведений в стиле футуристической сатиры. Даже Конноли написал милый рассказ «Год девятый», действие которого происходит в тоталитарном государстве, в котором с неоновых вывесок смотрит лицо Нашего Вождя, а по улицам ходят военные цензоры, уничтожающие «дегенеративное искусство»99, оставшееся от старого режима.

А как, интересно, отнесся Уэллс к роману Хаксли? Вскоре после выхода книги Олдос Хаксли отобедал с Уэл-л сом на французском побережье, после чего написал, что старик, «боюсь, был не особо доволен книгой»100. Именно так оно и было. Позднее Уэллс писал, что роман его «очень разочаровал. Писатель такого уровня, как Хаксли, не имеет права предавать будущее, как сделал в этой книге»101.

Уэллс нанес ответный удар, назвав «О дивный новый мир» в издании The New World Order «библией импотентного дворянства»102. В книге «Облик грядущего» (после