Этому острову очень кстати католическая молитва: «Дьявол, аки лев рыкающий, иский, кого поглотити ему».

— Вас он еще не поглотил.

— Дайте срок. — Записную книжку министра он спрятал к себе в карман. — Сейчас нам некогда этим заниматься. — Потом перевернул тело навзничь. Сдвинуть его было трудно даже доктору Мажио. — Я рад, что ваша матушка умерла вовремя. На ее долю и так много всего пришлось. Одного Гитлера хватит на человеческую жизнь. — Мы говорили шепотом, чтобы не разбудить Смитов. — Кроличья лапка, — сказал он. — Приносит счастье. — И сунул ее обратно. — А дальше что-то тяжелое. — Он держал в руке мое медное пресс-папье в виде гробика с буквами «R.I.P.». — Вот не знал, что у него было чувство юмора.

— Это моя вещь. Он, наверно, взял ее у меня в кабинете.

— Поставьте ее на то же место.

— Послать Жозефа за полицией?

— Нет, нет. Здесь тело нельзя оставлять.

— Это самоубийство. Не могут же они взвалить вину на меня.

— Ваша вина будет в том, что он прятался у вас в доме.

— Но почему у меня? Я его не знал. Встретился с ним как-то на одном приеме, вот и все.

— Посольства строго охраняются. Он, видимо, поверил вашей английской пословице: «Дом англичанина — его крепость». Надежд на спасение у него было так мало, что он цеплялся за афоризмы.

— Первый мой вечер дома — и такая чертовщина!

— Да, действительно. Еще Чехов писал: «Самоубийство явление нежелательное».

Доктор Мажио выпрямился и посмотрел на мертвое тело. У людей черной расы сильно развито чутье, диктующее им, как себя вести подобающе случаю, — образование, полученное на Западе, не вытравляет в них этого чутья, а лишь меняет форму его проявления. Прадед доктора Мажио, вероятно, стенал бы в каком-нибудь бараке для рабов, взывая к безучастным звездам, доктор Мажио произнес краткое, тщательно сформулированное слово над покойником.

— Как бы ни был велик страх человека перед жизнью, — сказал доктор Мажио, — самоубийство остается мужественным актом — актом ясного математического ума. Самоубийца исходит из теории вероятности: столько-то шансов против одного-единственного, что жить будет горше, чем умереть. Его математическая интуиция была острее инстинкта самосохранения. Но вы только представьте себе, с какой силой этот инстинкт требует, чтобы ему вняли в последнюю минуту, какими он оперирует доводами, отнюдь не научными.

— Мне думалось, что, будучи католиком, вы безоговорочно осуждаете…

— Я не практикующий католик, а вы к тому же переносите отчаяние в область теологическую. Вот в этом отчаянии никакой теологии не было. Ведь он, бедняга, нарушал правило. Ел мясо в постные дни. Инстинкт самосохранения этого человека не вооружился заповедью Божией в качестве довода, оправдывающего бездействие. — Он сказал: — Сойдите вниз и возьмите его за ноги. Тело надо убрать отсюда.

Лекция кончилась, заупокойное слово было произнесено.

С каким облегчением чувствовал я себя в больших, квадратных руках доктора Мажио. Точно пациент, безропотно подчиняющийся строгому режиму, необходимому, чтобы выздороветь. Мы вытащили министра социального благосостояния из бассейна и понесли его к подъездной аллее, где с потушенными фарами стояла машина доктора Мажио.

— Когда вернетесь, — сказал доктор Мажио, — пустите воду и смойте кровь.

— Пустить-то пущу, а вот пойдет ли она…

Мы привалили его к спинке заднего сиденья. В детективных романах трупу с такой легкостью придают видимость пьяного, а этот мертвец был бесспорно мертв — кровь уже не текла, но, чтобы увидеть страшную рану на шее, стоило только заглянуть в машину. К счастью, по ночам никто не решался выезжать на шоссе; в эти часы работали одни лишь зомби, восставшие из могил, да тонтон-макуты. Что касается тонтонов, то они, безусловно, дома не сидели: еще не доехав до конца подъездной аллеи, мы услышали их машину — чья другая могла появиться в такое позднее время? Мы погасили фары и стали ждать. Машина медленно поднималась вверх от столицы, нам были слышны пререкания тех, кто сидел в ней, перекрывающие фырканье мотора, который работал на третьей скорости. У меня создалось впечатление, что машина дряхлая и ей не одолеть длинного подъема к Петьонвилю. Что мы будем делать, если она испустит дух у въезда в «Трианон»? Тонтон-макуты, конечно, явятся в отель за подмогой и за даровой выпивкой, несмотря на поздний час. Нам показалось, что мы ждали бог знает сколько времени, прежде чем машина миновала въезд к отелю и затихла вдали.

Я спросил доктора Мажио:

— Куда мы его денем?

— Далеко отъехать не удастся ни вверх, ни вниз, — ответил он. — Всюду заставы. Это шоссе идет к северу, и караульные на нем не спят, боятся проверки. Тонтоны затем, должно быть, и ездят. Если машина у них не застопорит, они проверят полицейский пост у Кенскоффа.

— Вам только что надо было проехать заставу по пути ко мне. Как же вы объяснили?

— Сказал, что тут одна женщина не оправилась после родов. Если мне повезет, караульный не станет об этом докладывать. Случай слишком заурядный.

— А если доложит?

— Скажу, что не нашел хижины.

Мы выехали на главную магистраль. Доктор Мажио снова включил фары.

— Если нас кто-нибудь увидит, — сказал он, — подумают, мы тонтоны.

Наш маршрут сильно ограничивали заставы, одна вверх по шоссе, другая — вниз. Мы сделали ярдов двести кверху — так будет ясно, что Филипо миновал «Трианон», что он не туда пробирался, — свернули во второй проулок налево, где стояли небольшие дома с заброшенными садиками. В прежние времена здесь селились люди тщеславные, но не слишком преуспевающие, они были на пути к Петьонвилю, но туда так и не добрались: адвокат, бравшийся за мелкие дела, неудачливый астролог, врач, предпочитавший пациентам бутылку рома. Доктор Мажио знал точно, кто из них живет в своем доме, а кто убежал от поборов, которые тонтон-макуты взимали по ночам на строительство нового города — Дювальевиля. Я сам пожертвовал на него сто гурдов. Мне же все эти дома и садики казались одинаково нежилыми и запущенными.

— Вот сюда, — решил доктор Мажио.

Он проехал несколько ярдов в сторону от шоссе. Мы не могли потушить фары, руки у нас были заняты, некому было держать фонарик. Фары осветили поломанную вывеску, на которой осталось только: «…пон. Ваше будущее вам откроет…»

— Значит, его уже нет, — сказал я.

— Он умер.

— Естественной смертью?

— Насильственные смерти считаются здесь естественными. Его убила обстановка.

Мы вытащили тело доктора Филипо из машины и поволокли его к разросшемуся кусту бугенвиллеи, чтобы не было видно с дороги. Доктор Мажио обмотал правую руку носовым платком и вынул из кармана покойника маленький кухонный нож, которым режут мясо на бифштексы. Возле бассейна глаза его оказались зорче моих. Он положил нож в нескольких