Мужчина с огромными усами, подкрученными кверху, с еще более огромным животом и изогнутой трубкой в зубах уставился на девочку. Девочка появилась в его кабинете без всякого предупреждения. И ванна тоже. Он крепко прижал к глазу монокль, издал звук «уфф» или что-то в этом роде и пустил облако табачного дыма гулять среди книжных полок.

Лисе осмотрелась. На стенах висели рисунки разных зданий, мостов, замков и других внушительных сооружений, для которых нет места в обычном багаже. На письменном столе у окна лежали еще рисунки, две пустые винные бутылки и табачный кисет. Окно выходило на большую, просторную и довольно пустую площадь. Почему-то очень пустую. Если не считать всех людей, многочисленных прохожих с зонтами и в цилиндрах. «Что-то странно знакомое есть в этой площади», — подумала Лисе.

— Кто ты? — спросил мужчина. — И откуда?

— Меня зовут Лисе, — сказала Лисе и отжала воду из рукава джемпера. — Я с Пушечной улицы в Норвегии. Живу в следующем тысячелетии. А вы — Гюстав Эйфель?

Мужчина кивнул и тут же закашлялся.

— Похоже, я напугала вас, господин Эйфель, — сказала Лисе и вышла из ванны.

Мужчина отрицательно замахал, закашлялся и придушенно проговорил:

— Нисколько.

Лицо его стало ярко-красным, он старался сделать вдох. Когда это ему удалось, в горле у него засвистело, в легких заскрипело. Он сунул в рот трубку, вдохнул дым и сказал с довольной улыбкой:

— Ничего опасного, всего лишь маленькая астма.

Лисе подумала, что господин Эйфель почему-то не так испугался, как можно ожидать от человека, к которому внезапно прибывает ванна с девочкой, утверждающей, будто она явилась из будущего. В следующую секунду она получила ответ.

— Профессор сказал, что вас должно быть двое, — сказал господин Эйфель. — Не хватает, получается, господина Булле.

— Вы говорили с доктором Проктором? — воскликнула Лисе. — Где он?

Господин Эйфель задумчиво просунул палец между двумя пуговицами на жилете и почесал живот.

— К сожалению, этого я не знаю, мон ами.[20]Наша встреча была очень короткой и произошла как раз в этой комнате. И он отправился дальше. Но как и ты, он прибыл в ванне. В ванне — машине времени, как он объяснил.

— И вы ему поверили? — спросила Лисе. — Поверили, что он изобрел способ совершать путешествия во времени?

— Конечно. Мне было бы труднее поверить в обратное: что никто и никогда не сможет изобрести способ совершать путешествия во времени. Я — инженер, и я абсолютно верю в способность человека создавать новое. Все, что требуется для этого, — фантазия и немного логики. — Эйфель печально улыбнулся. — К сожалению, у меня есть только логика и никакой фантазии. Если есть что-то, чего у человека не может быть слишком много, так это фантазия.

— О, я знаю одного мальчика, у которого с фантазией перебор, — сказала Лисе и отжала мокрые волосы над ванной.

— Вот как? Именно такого мне сейчас и не хватает.

— Почему?

Эйфель закашлялся и кивнул в сторону окна.

— В следующем году открывается всемирная выставка, и мэрия Парижа поручила мне создать башню на этой площади. Они выдвинули всего три требования. Башня должна быть красивой, гениальной и такой, чтобы при виде ее у всех захватывало дух. Хорошенькое дело…

Эйфель уронил монокль в ладонь, закрыл глаза и трубкой потер лоб.

— Беда в том, что у меня нет фантазии для придумывания чего-то красивого и гениального. А дух у меня захватывает только от табака, но этот, пожалуй, слишком мягкий. Строительство должно начаться уже через несколько месяцев, и все ждут не дождутся, когда я выдам им проект. Но я ничего не могу сделать. Меня вышибут, и мне придется до конца жизни проектировать стойки для велосипедов.

Он опять закашлялся, и краснота стала подниматься по его лицу, как ртуть в термометре.

— Глупости, — сказала Лисе. — Конечно, вы можете создать что-то красивое и гениальное.

— Мне очень жаль, — задыхаясь, сказал Эйфель. — Я могу проектировать только широкие, надежные и, видимо, очень некрасивые мосты, подобные тому, о котором меня выспрашивал профессор…

— Да?

— Проект моста в Провансе я полностью закончил и должен сдать на следующей неделе. Он просил меня поменять чертежи и сделать мост поуже, что-то там такое с Гиппопотамами и лимузинами…

— Да-да! — сказала Лисе. — Поуже для того, чтобы доктор Проктор и Жюльет смогли удрать от них и пожениться в Риме.

— Да, он так и сказал. Трогательная история, должен признаться, я даже немножко прослезился. И я, в общем, не возражаю, чтобы это жуткое сооружение стало немного поуже. Я сказал «да».

— Ура! — закричала Лисе и запрыгала. — Отлично! Все будет хорошо! Большое спасибо, господин Эйфель! До свидания! — Она прыгнула в ванну.

— Подожди немного… — сказал Эйфель.

— Мне надо поскорее вернуться в наше время, пока мыло пенится. Меня там, конечно, уже ждут друзья.

— Твой профессор не вернулся назад. Он не захотел менять проект моста.

— Что? — Лисе уставилась на него. — Почему?

— Мы сидели и распивали вино, пока он мне рассказывал о событиях в будущем, и тут он вспомнил одну вещь, напрочь вылетевшую у него из головы. Ведь если мост сузить, то американские танки, которые должны освободить Францию от Гитлера во время Второй мировой войны, тоже не смогут там пройти. Эта катастрофа будет намного хуже, чем то, что он и Жюльет не смогут пожениться. Да, этот Гитлер скоро должен родиться, отвратительный тип, насколько я могу судить. Поэтому мы не хотим, чтобы в его руках осталась Франция.

— Ну, это понятно, — сказала Лисе. — Но… тогда все пропало. Это значит, что Клод Клише победит.

— Да-да, то же самое сказал доктор Проктор. — Эйфель покачал головой. — Поэтому мы открыли еще одну бутылку вина, еще выпили и немного поплакали.

— А потом? — спросила Лисе.

— Потом я сделал то единственное, на что я гожусь, — сказал Эйфель. — Я стал рассуждать логически.

— Как это?

— Твой профессор сказал, что когда прапрапрапрадед Жюльет граф Монте Криспо лишился головы во время Французской революции, то обезумевший игрок Бреле Маргарин унаследовал все состояние и тут же спустил его в восьмерку. Но если бы графа не казнили, у него наверняка родились бы дети. И в этом случае состояние унаследовали бы они, а вовсе не пьяница Бреле. И состояние было бы по-прежнему в руках рода Маргаринов. И тогда отцу Жюльет не пришлось бы соглашаться на предложение Клода Клише спасти его от разорения, отдав руку дочери. И тогда я спросил профессора, а почему бы ему просто-напросто не вернуться во времена революции и не спасти графа от гильотины. Довольно логично, правда?