– Но если я соглашусь и ты сфотографируешь меня голым, то моя жена с еще большим основанием будет меня подозревать в измене.

– Будет, – равнодушно сказала Присцилла, – но это уже ее проблемы. Я не в состоянии следить за психологией обывателя.

– Нет, я не могу, – сказал я.

– Напрасно. Упускаешь шанс войти в современный дискурс. Журнал наш получают сотни тысяч подписчиков. Его продают в Лондоне и Нью-Йорке, Саатчи и Гагосян (то были кумиры тогдашней художественной публики) получают свежие номера. Славой Жижек пишет подписи под фотографиями… – Присцилла пожала плечами. – Впрочем, что ж я буду тебя уговаривать. Твои картины, – она сделала жест всеми чертами лица, показывая, что картины никого в мире не интересуют, но если ты в правильной компании, то некий шанс есть, – могли бы… Если желание появится – придешь. Мы капитанскую рубку переделали в фотоателье.

И действительно, ведь на корабле была капитанская рубка – просто Август ею не пользовался. Он не хотел быть командиром. Я, признаться, в первые дни задавался вопросом, отчего капитан не пользуется рубкой, а потом про это и позабыл: иных странностей хватало.

– Как же вам Август капитанскую рубку отдал? – спросил я растерянно.

– Убедить его было сущим пустяком. Я сказала, что рубка мне нужна для наблюдения за командой – и это сущая правда. Я действительно наблюдаю за командой и пишу регулярные репортажи в «Харибду».

– Неужели надо было писать про Августа в «Харибде»?

Все-таки это был очень страшный журнал. Понимаете, журналы про современное искусство действуют так же, как журнал «Коммунист»: после их прочтения кажется, что ничего другого, кроме компартии, не существует.

– Не буквально так. Август не знает о существовании «Харибды». Наших фотосессий он тоже пока не видел. Хотя я позаимствовала кое-что из антуража судна. Мы использовали старые паруса, чтобы декорировать рубку, на их фоне удобно ставить модель.

– Август отдал рубку под съемки голых матросов для журнала «Харибда»? – Все это не укладывалось у меня в голове.

– Капитан, разумеется, заинтересован в прессе. Как еще сделать свои – не вполне внятные, хм-м… идеи – популярными? Кто является потребителем нового и радикального? Конечно же, те, кого наш капитан определил в яхтсмены – современные коллекционеры, галеристы, продвинутые кураторы и директора домов моды. Фактически проект «Азарт» осуществляется ради их внимания. Уже семь номеров «Харибды» вышло.

– Надо Августу обо всем этом сообщить прямо, – сказал я, – так будет честно.

– Придет время – сообщим. Ну как, решился на фотосессию? – И Присцилла плотоядно облизнулась.

Холодная беспощадность была в этой женщине, меня пугала ее самоуверенность и безнаказанность. Впрочем, во всех кураторах современного искусства – особенно левых – эти свойства присутствуют.

– А если я не стану позировать?

– Скажу твоей жене, что мы любовники, – равнодушно сообщила Присцилла, – только и всего. Эти домашние курицы на редкость скандальны.

Как же стало тоскливо.

– Разреши подумать, – сказал я.

– Поторопись, – сказала Присцилла жестко. – Осталось выпустить два номера: нужна твоя фотография и фото наших рыбаков – хочу немцев попросить сняться в обнимку: пусть разденутся и целуются взасос перед камерой. А потом устроим флешмоб. Я собираюсь пригласить на борт «Азарта» всех портовых нищих, заставлю их раздеться, обняться с проститутками и сфотографирую голую толпу на корабле. Пусть танцуют голые. Редакция уже ждет этот снимок.

– Зачем фотографировать голую толпу?

– Потому что это точно описывает проблему иммиграции в Европу – приезжают голодные нищие толпы на кораблях и просят милостыню. Я обнажу суть проблемы.

И я представил толпы голодных людей, танцующих голыми на развороте «Харибды».

Я очень боялся Присциллы – но «Харибды» страшился еще больше. Всякий, кто попадал в водоворот страстей, кипящий под обложкой «Харибды», превращался в мусор, в щепку, кружащуюся в общем пенном процессе. Водоворот уже поглотил половину экипажа, беда неотвратима, – и я упирался всеми силами. Я вспомнил, что Одиссей предпочел опасность шестиглавого чудовища, нежели гибель в бездне.

– Присцилла, – сзади неслышно подошел Микеле, – а как же мой гонорар?

– Вот тебе, – куратор брезгливо отсчитала в ладонь Микеле несколько купюр, – и помни, что ты еще своих денег не заработал. Когда у нас будет групповая фотография, ты должен будешь голым сидеть на рулевом колесе.

– Так ведь нет же рулевого колеса…

– Придумаем, куда тебя определить. На мачту залезешь. Или еще что-нибудь придумаем.

Все это говорилось обыденным тоном, словно Присцилла сидела в кресле главного редактора журнала в городском офисе.

– Думаю, тебе подойдет, хм-м… скажем, если мы тебя обмотаем канатом… сильный образ – голый беззащитный человек, скрученный веревкой… Там, на корме, есть так называемые швартовые – такие толстые веревки. Обрежь одну. Принеси.

– Но корабль ими привязан к причалу!

– И что с того? Ты меня услышал? Исполняй.

Августа и его корабль использовали все – почему Присцилла должна отличаться?

Но фотографии! Чудовищные вульгарные фотографии! Как все они, рассуждающие об утопии, шли в капитанскую рубку, чтобы там снимать штаны и позировать голыми перед камерой? Как такое возможно? Зрелище обнаженного Бояна Цветковича, возлежащего на палубе, потрясло меня. Но яхта миллионера! Как могли они, ютящиеся в кубриках, имитирующие честный общий труд, – как могли они готовить побег под крыло к богачу, на океанскую яхту? И стыд, душный стыд охватил меня. Я ведь и сам хотел этого – хотя и не мог сам себе сознаться.

– Присцилла, душка! – к нам приближался сам огромный Боян Цветкович. – Я совершенно недоволен качеством съемки. Это совсем не фото поэта. Где мое мыслетворчество? Нет, вы потеряли мой образ. Где моя драма? Где мое горе сербского народа?

Подойдя ближе, он сказал, понизив голос:

– Строго между нами, наш капитан Август сошел с ума. Ты слышала, какую чушь он нес? Про Град яхтсменов и миссию «Азарта»?

– Сошел с ума – это очевидно давно и всем. Вопрос в том, что нам делать с сумасшедшим?

– Сдать в ближайший дурдом. Он становится опасен.

– У меня еще два номера не сданы. Ты стихи написал для новой «Харибды»?

Они даже не смотрели на меня – им уже было все равно.

– Тут на корабле у всех свои планы, – сказал Боян Цветкович, – но если захочешь присоединиться ко мне…

– Ты ведь понимаешь. У тебя свой спонсор, а у меня – свой.

Слушать это было невыносимо.

Боже, что происходит? Что это с нами?

Но с верхней палубы доносился равномерный стук молотков – работали немецкие рыбаки, они работали как машины, без устали – и мое волнение отступило.