Внешний облик этого человека так же странен и мало привлекателен, как и внутренний. По словам видевших его, это был человек среднего роста, который, благодаря своей сухой конституции, в сорок семь лет сохранял элегантную стройность. Еще более подчеркивал ее мундир генерал-лейтенанта, украшенный шитьем и эполетами. Его красноватое лицо в минуты сильного волнения бледнеет либо вспыхивает, покрываясь яркими пятнами; очень светлые, почти белые брови так густы, что отчасти скрывают блестящий взгляд полузакрытых глаз. А острый и прямой нос нависает над неприятно поджатыми губами и заостренным подбородком.

— Лицо попавшей в капкан гиены, — посмеивается иногда Наполеон.

Чтобы сгладить впечатление от неприятной наружности, сэр Хадсон Лоу очень заботится о своем мундире, о своей походке и о своих манерах: он ходит стремительным шагом, диктует быстро твердым и резким голосом, пишет уверенно и отчетливо. Говорит ли это о живом уме и твердом характере? Во всяком случае, такое он производит впечатление. И лишь один человек знает истинную цену этой внешней твердости — его военный секретарь майор Горрекер. Увы! Последний говорит лишь о нерешительности, о постоянном раздражении, о перепадах настроения и недобросовестности. Никакой бумаги он не может составить сразу: он пишет, разрывает, пишет заново, исправляет и переписывает по десять раз. Прокламация в шесть строк требует от него целого дня работы. «Нужно видеть, — иронизирует Горрекер, — как он, любуясь собой, с важностью павлина расхаживает перед зеркалом, расстегивает и застегивает мундир, восхищаясь своим отражением, созерцает эполеты, ласкает аксельбанты, напыщенно диктуя при этом какой-нибудь приказ. Когда же наконец в его власти оказывается собеседник или корреспондент, который теряется и смущается, то вот здесь надо видеть, какая демоническая улыбка появляется на его отвратительной физиономии». Эта на редкость выразительная запись дает нам ясное представление о методах работы и «деликатности» этого удивительного «губернатора и Главнокомандующего».

«В течение двух дней он усердно трудится над составлением очень короткой записки, адресованной Старой лягушке (маркизу де Моншеню). Пока он пишет, то и дело раздаются восклицания: "Прохвост, мерзавец, сволочь!", и он то и дело повторяет: "Это самая важная в моей жизни записка, и она требует особого внимания". На самом деле речь идет о том, чтобы выяснить у маркиза фамилии лиц, выразивших желание видеть сына Соседа (Наполеона) на троне "Королевства лягушек" (Франции). Он с трудом формулирует свои мысли по-французски и вынужден отчасти прибегать к моей помощи. Он толком не знает, что он хочет сказать, но самое главное — это прицепиться к Старой лягушке и помучить его. Он уверяет, что у последнего подмочена репутация, и будь он проклят, он, Хадсон Лоу если позволит ему остаться невредимым; он даст ему это почувствовать, будет допекать его до тех пор, пока окончательно не скомпрометирует. Затем он внезапно отказывается от своей затеи и говорит, что дело не стоит выеденного яйца. На следующий день он вновь принимается за работу с удвоенной энергией, уверенный в том, что это дело величайшей важности. Наконец с тысячью проклятий по адресу Старой лягушки он завершает работу и отправляет письмо».

Все это в безумном возбуждении, с красными от ярости глазами, горящим лицом, нахмуренными бровями, воплями и нервным подергиванием мускулов. Когда он говорит об обитателях Лонгвуда, а особенно об офицерах Императора, он полностью теряет над собой контроль, и из его уст изливается поток язвительных замечаний относительно их наглости, вульгарности и их претензий. И он еще смеет говорить о претензиях, он, который мечтает украсить свою посуду изображением собственного герба!

Но каков бы ни был его внешний и внутренний облик, французы в Лонгвуде, британские офицеры и обитатели Святой Елены, от торговцев до простого люда и китайцев, вынуждены терпеть его. Французам в конечном счете даже легче. Публикуя в Европе свои протесты, они открыто называли его «наемным убийцей», «сицилийским сбиром», «чудовищем в обличье человека», «помесью сицилийца с пруссаком», который тайно мечтает сковать изгнанного победителя цепью, словно каторжника. Но даже когда Наполеон шутит, он не упускает случая больно задеть его: «Мир, конечно, не может обходиться без тюремщиков, мясников и палачей. Но мало кто с охотой берет на себя эти обязанности».

Британцы же, обязанные ему должностями, повышением в чине, свободой передвижения и даже просто свободой, вынуждены из осторожности соблюдать молчание, терпеть его авторитарную власть, и лишь некоторые, поддерживаемые Наполеоном и привлеченные обещанием существенных материальных благ, решаются противостоять ему: они конечно же проиграют, но в Европе завоюют симпатию и популярность.

И тем не менее Хадсон Лоу — это не только чудовищное сочетание двуличия, мелочности, глупой ограниченности и свирепой надменности, о которых, стараясь перещеголять один другого, твердят историки и очевидцы. Он обладал реальными достоинствами, благодаря которым, в очень непростое время, он неуклонно и достаточно быстро шел вверх по всем ступеням военной иерархии. К несчастью, стечение обстоятельств, подавляющая своим величием личность его собеседника, общественное мнение и доминирующая в истории тенденция вставать на сторону жертвы, тем более когда эта жертва — повергнутый герой, все это способствовало тому, что его многочисленные недостатки безмерно преувеличивались, а немногие достоинства воспринимались как вызывающие раздражение комплексы.

Да, он действительно был педантичен, но для подчиненного — это огромное достоинство; благодаря его мании все видеть, все слышать и все записывать мы обладаем бесценным собранием Lowe Papers (сделанная позже копия которых хранится в Британском музее), дающим представление об основных событиях, связанных с пребыванием Наполеона на Святой Елене. Он сам говорил со своим обычным простодушием:

— Немного сыщется административных учреждений, которые располагали бы такими же богатыми и полными архивами, как те, что имелись на Святой Елене в пору моего губернаторства. В них содержится не только подробная корреспонденция, адресованная компетентным службам правительства его величества, представляющая собой почти что ежедневный отчет обо всех обстоятельствах тех пяти лет, что Наполеон Бонапарт находился под моим надзором, но и большая часть моих разговоров с самим Бонапартом или его спутниками, умело и точно записанных благодаря таланту моего военного секретаря майора Горрекера.

Сам же майор Горрекер отзывался о своем начальнике вовсе не так хвалебно:

— Он терпеть не может краткость, простоту, честность и ясность, как на письме, так и в разговорах. В его речах всегда есть что-то недосказанное и двусмысленное, от чего он всегда может отпереться.

А сколько ошибок можно совершить ради столь милой его сердцу педантичности! В то время как опытный дипломат — если допустить, что он согласился бы на эту неблагодарную должность — отнесся бы к своей миссии с тем великодушием, каковое она могла вызывать, Лоу, со своим пристрастием к частностям, унижал себя бесконечной мелочностью, ибо за деревьями был не в состоянии увидеть лес. Вместо того чтобы вести себя как командующий, в чьем кабинете рассматриваются лишь дела высокой важности, он с каким-то наслаждением опускался до роли таможенника и полицейского.