— Вы можете обнаружить, есть ли что-нибудь в пилоре?

— Нет, это невозможно, он находится под печенью. Засыпанный градом вопросов, шотландец понимает, что Император хочет во что бы то ни стало узнать, поражен ли пилор, так как врачи в Монпелье как-то сказали ему, что эта болезнь передается по наследству. Врачи колеблются, не решаются сказать правду и лукавят со своим знаменитым пациентом. Последний же все время думает об агонии своего отца Шарля Бонапарта, умершего в расцвете лет от опухоли пилора, несмотря на все усилия врачей знаменитого медицинского факультета в Монпелье. Он прекрасно понимает, что все кончено, и потому уже сделал все необходимые приготовления. 10 апреля он заговорил о завещании, а 12-го продиктовал его план Монтолону Чтобы проанализировать этот документ, на котором помечено «Лонгвуд, остров Святой Елены, 16 апреля», понадобился бы целый том или по меньшей мере целая глава, потому что в нем теснейшим образом переплетаются политика и чувства, величие и простота, императорская щедрость и буржуазная педантичность. Как-то вечером лакеи, отгонявшие мух от его изголовья, сказали ему, чтобы вывести его из оцепенения, будто по небу с востока на запад промчалась комета. В ответ он выдохнул:

— Она появилась, чтобы ознаменовать конец моего пути.

27 апреля, в присутствии двух врачей, у него началась сильная рвота, и Арнотт наконец решился уведомить Хадсона Лоу о том, что болезнь крайне серьезна. Отныне и до 5 мая, дня избавления от мук, это будет долгая череда мучений: рвота цвета кофейной гущи, икота, затрудненное дыхание, учащенный, неровный пульс, понижение температуры. 1 мая с Наполеоном случился обморок, 3-го он принял последнее причастие, и в тот же день двое других безграмотных лекарей назначили ему 10 гран каломели.

Болезнь, зашедшую отчаянно далеко,

Можно облегчить лишь отчаянными средствами.

Неслыханно огромная, совершенно неуместная доза этого снадобья вызвала чудовищное кишечное расстройство, сопровождаемое потерей сознания, затрудненным дыханием, охлаждением конечностей, всеми признаками желудочно-кишечного кровотечения. Об агонии тотчас стало известно на острове, и бал по случаю открытия сезона скачек, который должен был состояться в Дедвуде, был отменен: под окнами умирающего не танцуют. Один этот факт должен был показать миру, какое уважение внушал к себе знаменитый изгнанник. По прихоти случая в этот день торговое судно «Ватерлоо» встало на якорь в Джеймстаунской гавани.

Раствор эфира и опия дает больному облегчение до следующего дня, того дня, когда этот удивительный человек, оторвавшись от земли, покинет ее берега и неторопливыми шагами удалится в царство Вечности. Это случится 5 мая в 17 часов 49 минут. «Снедаемый внутренней язвой, растравляемой печалью, — пишет Шатобриан, — он носил ее в себе и в пору процветания; это был единственный дар, полученный им от отца. Все остальное досталось ему от щедрот Небес».

Кто-то из его верных товарищей остановил маятник часов, а слуги закрыли лицо покойного, чтобы защитить его от роя мух, жужжавших в комнате.

В Плантейшн Хаус Хадсон Лоу обронил с высоты своей глупости:

— Я не считал Бонапарта выдающимся человеком ни по характеру, ни по таланту, ни по уму.

А в Вене Меттерних, который благодаря этой смерти стал арбитром для всей Европы, признался:

— Вы, может быть, думаете, что, узнав о его смерти, я был рад исчезновению великого политического противника? Совсем наоборот. Я испытал чувство сожаления при мысли, что этот великий ум никогда больше не будет моим собеседником.

Зеленая, извивающаяся в виде буквы W дорога ведет к расположенному в пяти километрах от Лонгвуда Колониальному дому — Плантейшн Хаус, который вместе с Лонгвуд Хаус вошел в историю, когда на остров Святой Елены прибыл Наполеон. Белая полукруглая ограда, дом смотрителя, спускающаяся вниз по склону аллея, обсаженная голубыми агапантами, ведут к террасе перед фасадом этой резиденции губернаторов Святой Елены. Ее можно было бы принять за загородный дом богатого английского буржуа, если бы не британский флаг, развевающийся на фронтоне. Два этажа, плоская крыша, портик в стиле эпохи короля Георга — все это достаточно банально, но великолепный вид на море придает очарование садам; внутреннее устройство, также не лишенное шарма, должно было привести в восторг человека, который, подобно Лоу, всю жизнь терпел неудобства походной или гарнизонной жизни. По сравнению с унылым зрелищем ведущей от Джеймстауна на эту высоту дороги, где нет ничего кроме прилепившихся на склонах лачуг, корявых кактусов, скал и оврагов, где бродят отощавшие животные, парк, должно быть, показался ему не менее величественным, чем Виндзорский; действительно, на этом острове, где почти нет тени, где зелень встречается лишь изредка, где постоянно дует изнуряющий ветер и не хватает воды, он, вероятно, был удивлен и восхищен, оказавшись посреди этого европейского оазиса, где много растительности, где зеленеют подстриженные и ухоженные лужайки и все дышит свежестью и покоем. Построенное в 1791 году, это скромных размеров здание было кое-как обставлено не слишком сведущими в искусстве украшения дома и сочетании стилей военными Индийской компании; а потому тотчас по прибытии Лоу понял, что здание следует расширить, дабы разместить там работающий под его началом персонал и создать обстановку, достойную тех высоких, по его мнению, обязанностей, кои были на него возложены. Со временем он добавит библиотеку, — просто сделав перекрытие над центральным двором, а также бильярдную, детскую комнату, буфетную и крыло для слуг. Таким образом, в его распоряжении окажутся двадцать семь комнат, высоких, с хорошей вентиляцией, просторных, но несколько унылых и суровых. Обстановка вскоре станет главным предметом его забот, и депеши, отправляемые им в Лондон, изобилуют просьбами о доставке мебели и прочих предметов, отдельные из которых находятся там и по сей день. «Служители Короны», как несколько старомодно именуют британских колониальных чиновников, будут приходить сюда, чтобы осведомиться о расположении духа всемогущего губернатора: утром они будут получать инструкции, а вечером с каким-то ребяческим тщеславием наслаждаться возможностью провести несколько часов, стоя с бокалом вина и обмениваясь банальными фразами, которые дают им ощущение причастности к тайнам местной политики. Хадсон Лоу вскоре поймет важность этих официальных приемов, на устройство которых он не скупится, и не станет обращать внимание ни на обиды одних, ни на критику других. Он прекрасно знает, что в этом уединении, где равно изнемогают от скуки и штатские, и военные, пригласительный билет с золотым обрезом и магическими словами: «Его Превосходительство Губернатор и леди Лоу просят г-на такого-то оказать им честь своим посещением...» приводит в его лагерь даже тех, кто изначально настроен против него.

На первом этаже, расположенном почти что на одном уровне с парком, находятся комнаты для официальных мероприятий: холл, украшенный портретами государей, салон, столовая на тридцать персон, библиотека и службы; на втором — личные апартаменты: спальни и будуар леди Лоу, а также комнаты для важных посетителей и офицеров штаба. Выйти отсюда можно лишь через апартаменты первого этажа, и здесь все живут в такой же тесноте, как и в Лонгвуд Хаус. Это напоминает казарменную жизнь: совместные трапезы с сидящим во главе стола хозяином дома, которому нет нужды быть любезным со своими подчиненными, и под бдительным оком леди Лоу, от которой не ускользает ни одна мелочь; местные сплетни и язвительные замечания низших чиновников. В записках майора Горре-кера, наспех сделанных после этих непродолжительных застолий, полно жалоб на поведение всемогущей и отнюдь не склонной к снисходительности четы.