Домой он возвратился спустя месяц. Посмотрел в зеркало и не узнал себя.

В больнице он с трудом вспомнил, что зовут его Александр Матвеевич, а фамилия у него Коншин. Зато слишком помнил другое. Больше, чем помнил. И уживаться с такими воспоминаниями, держать их в себе было страшно…

И вот он сидит в гостинице затерянного на отшибе от города рабочего поселка, а какой-то холеный красавчик рассказывает об этом рейсе, на котором якобы должен был лететь, но заболела супруга и так далее и тому подобное. Рассказывает ему, Коншину. Что за несуразицу он несет? Какое имеет право? И тогда Коншин обрывает его.

Он — о ч е в и д е ц.

Нет, он не выставляет себя героем. И если упоминает, что помогал собирать раненых, то не с целью самовосхваления, а потому, что сам не понимает, за счет чего держался. Правда, врачи объяснили, что в шоковом состоянии подобное случается. Врачам виднее. Остается им верить, а что делать, иначе можно сойти с ума. Он почти не останавливается на том, как ползал по сугробам. Зачем? Холеный чистюля с породистым лицом наверняка думает, что и он бы так поступил. Коншин, конечно, сомневается. Но, опять же, не в этом дело. В памяти встает мертвый человек с вывернутыми карманами. А чему удивляться: северный рейс, и каждый второй бумажник туго набит серьезными купюрами. Денежки — они не пахнут. Вот для чего нужна смелость. Холеный собеседник смущен. Живых грабить страшно, а мертвых еще страшнее. Глаза мертвых страшнее суда и тюрьмы. Слушателю не по себе от таких слов, он не может понять, куда клонит Коншин. Не у всякого хватает смелости совершить подлость, а вот способных на подлость ради своей шкуры — предостаточно. Значительно больше ожидаемого. А это страшнее, чем мародерство. Он, Коншин, видел, как люди дрались из-за места в уезжающей машине. И не те, кому помощь нужна была в первую очередь. Те драться не в состоянии. А среди тех, кто дрался, было не только отребье, но и вполне уважающие себя люди. Вы думаете, если у Коншина — бельмо, значит, он ничего не видел. Все видел. Оно не смогло помешать. А может, его и не было — этого ужасного бельма. Коншин сам его обнаружил только после выхода из больницы. Так что, уважаемый счастливчик, случайно не попавший на аварийный рейс, не отводите взгляда, рассматривайте, не бойтесь обидеть Коншина. Вы, конечно, сочувствуете ему, жалеете. А кто дал вам право его жалеть? Жалеют бедненьких, слабеньких, обиженных. А Коншин не бедненький. Он богаче вас. Он сумел побывать в аду и вернуться оттуда. Сумеете ли вы? Холеный тяжело переваривает услышанное: впечатлительная натура. Он потрясен и растерян. И еще он напуган возбуждением, охватившим самого рассказчика. Он достает из портфеля коньяк, припасенный на случай делового визита. Он хочет помочь человеку, который оказался на том рейсе, может быть, вместо него. В возможности такого совпадения Коншин не сомневается. Он в него не верит, только и всего. Чудес не бывает. Ну а коньяк не помешает, вместо снотворного, но рассказывал он не ради выпивки. Да и откуда ему знать, что припрятано в чужом портфеле.

Рассказывал он для того, чтобы этот холеный мужик не завирался. Или — знал свое место. Так ближе к истине. Но, главное, что ему не под силу держать в себе увиденное той ночью. Оно требует выхода. И он рассказывает…

Какой-то плешивый экспедитор ничуть не удивился появлению мародеров. И обнаженная грудь на обрубленном теле юной стюардессы нисколько не впечатлила его. Интерес вызвало совсем другое: возместил Аэрофлот убытки или нет? Ведь у пассажиров в аварии пропал багаж, могла пострадать и одежда. А если возместил, то каким образом? Можно признаться, что добра в чемодане было шиш да маленько, а можно и на солидную сумму замахнуться. Как проверить? Вопросы рассердили Коншина. Кого не оскорбит человеческая черствость? Но с другой стороны — кто про что, а вшивый про баню — стоит ли тратить нервы на всякое ничтожество? Коншин летел в командировку на пять дней, и в его портфелишке, кроме бумаг и смены белья, ничего не было. Да разве в этом дело? Разве о барахле он думал? Но экспедитор гнул свое и рассуждал о компенсации. Коншину даже показалось, что ему не поверили.

Кончилось тем, что они поссорились.

После встречи с мнительным экспедитором Коншин зачастил на барахолку и сумел купить форменный полушубок. Отдал месячную зарплату, а в его рассказе появилась новая деталь: когда его выбросило из кресла, пальто лопнуло на спине, и, что характерно, не по шву, а поперек. Разумеется, он узнал об этом лишь при выходе из больницы, когда после долгих извинений ему вручили новенький полушубок. За потерянный портфель тоже обещали выплатить, но излишне бдительные бухгалтерши потребовали кучу справок. Их бездушная подозрительность оскорбила Коншина, и он хлопнул дверью, сказав на прощание, что пусть они подавятся этими вонючими деньгами.

Находились и другие подробности, более яркие. Он почти не вспоминал о вывернутых карманах, зато появился щупленький мужичонка в мутоновой шубе с рукавами, свисающими почти до земли.

Но маловеры попадались редко. Да и не с каждым встречным делился Коншин своей историей, приглядывался, выбирал момент. Лучше всего располагали к беседе провинциальные гостиницы и привокзальные буфеты. И конечно, обязательное отсутствие знакомых. И вообще, прежние знакомые стали его тяготить. Специально он ни с кем не ссорился, но раздражительность свою не старался сдерживать. Их разговоры казались ему скучными и пустыми. Если он оказывался в гостях, то чаще отмалчивался, сидел с мрачным лицом, листал газеты и разве что изредка зачитывал заметки о происшествиях. Никому не понятная новая манера Коншина быстро надоела, и его стали избегать. Разладилось у него и с сослуживцами. К тому же он стал попивать, пусть в меру, не теряя памяти и контроля над собой, но регулярно. Работу выполнял рассеянно, путал документацию, ошибался в расчетах. Натянулись отношения с начальством. После очередного объяснения он подал заявление и ушел работать заготовителем, без обид, без сожаления. Через месяц он уже и не вспоминал, что когда-то звался инженером-проектировщиком.

В новом коллективе Коншин старался держаться ровнее, не выделялся и с достоинством, но не грубо, отводил любые попытки сближения. Потому и удивился, когда у дверей конторы к нему шагнул молодой парень.

— Здравствуй. Не узнаешь? — спросил парень.

Обращение на «ты» насторожило Коншина.

— Нет, не припоминаю.

— Странно. Год назад мы встречались в салаирской гостинице.

Коншин действительно не помнил его, хотя в Салаире он был, и время совпадало, но парень ему не нравился.

— Ошибаетесь. Я не знаю никакой салаирской гостиницы.

— Рад бы ошибиться. Только должочек за мной.

— Какой долг? — Коншин силился вспомнить и не мог, но усмешка парня его тревожила. — Вы спутали меня с кем-то.

— Ты же рассказывал, как в аварию попал?

— Какую аварию? — Коншин притворился удивленным.

На парня это не подействовало.

— Контору сменил. Следы заметаешь? А я в прошлом месяце в том же Салаире встретил человека с твоей прежней работы. Савельева знаешь?