– А что там было? – спросила впечатлительная Валя Чижова. – Золото?

Этот вопрос, впрочем, не давал покоя никому из слушателей, как увлекающихся, так и настроенных скептически. Как же так?! Было золото, целые сундуки. И вдруг все пропало без следа. Найти, видите ли, ничего не смогли. Значит, плохо искали! Или другие украли и перепрятали… Так или иначе, тубплиеры готовы были без промедления, не откладывая дела в долгий ящик скакать из Самшитовой рощи на поиски не разграбленного покамест имущества тамплиеров хоть во Францию, хоть на финиковые берега библейской реки Иордан.

– Может, золото, – помолчав, сказал Сергей Игнатьев и плечами пожал. – А может, что и подороже. Книги, например…

Сновидения никогда не преследовали Влада Гордина – он спал без снов и сердечно сочувствовал сновидцам, озабоченным ночными картинами и гадающим, что та или иная из них означает. Сон приснился Владу лишь однажды, с перепоя; случилось это года два назад в Сибири, на молочной ферме. Как видно, смешавшись в желудке с местным ужасным сучком, молоко образовало дурную среду, и сон по этой причине тоже проклюнулся дурной и дурацкий: неведомая холодная сила разогнала Влада Гордина и понесла его на провода электропередачи, которые бы и рассекли его на кровавые пласты, не проснись он в самый последний момент. И на том спасибо…

Так сложилось, что отношение читающего человека Влада Гордина к русской литературе определилось в изрядной степени под влиянием снов героев и героинь замечательных, кто бы спорил, произведений. «И снится чудный сон Татьяне». Достоевский с его сонным дядюшкой и бредовыми видениями Раскольникова. Граф Лев Толстой, патриарх мысли и зеркало революции, не избежал соблазна нагрузить снами свою Анну. Еще в школе, продираясь сквозь классические литературные заросли, Влад Гордин спотыкался о сны, как о чугунные рельсы в траве. Четыре сна Веры Павловны в ее сползших чулках вначале неприятно насторожили Влада, а затем сделали его решительным неприятелем революции вообще и Николая Гавриловича Чернышевского в особенности. Едва уцелев в полете над сибирским коровником и уклонившись от гибельного удара о провода, Влад вскоре отошел и успокоился: сны его больше не навещали и он был почти уверен, что это уже навсегда. Он даже немного гордился своим умением спать без снов, объясняя эту особенность организма крепостью нервной системы.

После рассказа Сергея Игнатьева о горькой судьбе тамплиеров, затянувшегося допоздна, тубплиеры разошлись по своим палатам растревоженными и задумчивыми. Людская несправедливость беспокоила их сердца: благородных рыцарей оболгали, предали и вдобавок сожгли на костре – и все ради того, чтобы дотянутся до их денег. Это было подло, это было гнусно. Но с тех далеких времен мало что изменилось, и, будь у тубплиеров карманы набиты золотом, их бы тоже ждал грабеж и, скорее всего, смерть в расстрельном подвале или сибирских лагерях. Выходило так, что советская народная нищета и полное безденежье служили им надежным щитом, а туберкулезное единство никого, кроме самих тубплиеров, не привлекало и никому не кололо глаза. И тут было над чем призадуматься…

Переваривая услышанное и усваивая выпитое, тубплиеры в своих казенных коечках придирчиво рассматривали ночные картины. Семен Быковский видел, как, следуя мимо него на костер, Великой магистр подает ему прощальный знак рукою, – и вот уже его самого, Семена, палачи в шляпах с синей тульей тащат, волоча по земле, на соседний костер и поджигают хворост. Кутаясь в одеяло, прерывисто дышала рыжая Эмма: плавно перебирая руками горсти красивых рыцарских монет в коричневом кожаном сундуке, она даже слышала музыкальный звон золота – но не было ни одного кармана на ее одежде, Эмма не знала, как унести богатство, и очень от этого страдала. Стукач Миша Лобов, напротив, спал вполне спокойно и составлял во сне подробное донесение своему куратору о тайном, на берегу ручья, антисоветском сборище заговорщиков под прикрытием рыцарской сходки. Ганзейцу Сергею Игнатьеву снился дом в тихом арбатском переулке, Лира Петухова в кругу друзей и Мика Углич с судачьими глазами. А Вале Чижовой, как и рыжей Эмме, снились россыпи золотых монет и перстней. Засучив рукава и согнувшись над сундуком, Валя шуровала там голыми по локоть руками и, за неимением карманов, ссыпала содержимое в собранный в кошель подол широкой юбки. С этим богатством она собиралась бежать к Владу и уже с ним вместе решать, как быть дальше.

А Влад, в своем женском корпусе улегшись на коечке против профсоюзного кубинца, закрыл глаза – и вдруг, к тревожному удивлению, почувствовал бесшумное приближение из темноты целой вереницы ночных картин.

Первый сон Влада Гордина

Владу Гордину снился Иисус из Назарета. Сын Иосифа спускался по теплому склону горы к озеру, отливавшему в рассветный час розовым перламутром. Путник шел не спеша, выбирая, куда ставить ногу. Низовой ветерок загибал траву склона в восьмерки. На берегу, словно бы только-только выйдя из воды и обсыхая в первых лучах солнца, топорщились рыбацкие хижины деревеньки Мигдал. Белая длинная рубаха свободно свисала с плеч галилеянина, скрадывая контуры его сухощавого, ловкого тела. Поверх рубахи коричневел аккуратно наброшенный, грубого рядна плащ, на который, разложив его, можно было прилечь бесприютной ночью либо укрыться им.

Высоко выставив зады и пятясь подобно поломоям, два рыбака выкладывали ночной улов на прибрежных камнях. Горстка покупателей из соседней Тибериады – охотников за дешевизной – терпеливо переговаривалась, наблюдая за работой рыбаков. Покрытые прохладной чешуей рыбьи бока влажно блестели. Иисус, приблизившись, оглядел рыбарей в их диковинных позах и, не обнаружив среди них того, которого искал, приставил ладонь дощечкой ко лбу. Поворачивая голову от плеча к плечу, он обвел глазами озеро и удовлетворенно опустил руку к земле и ее камням: два челна, низко просев, направлялись к берегу, а в третьем рыболов, свесившись через борт, тащил сеть из воды.

Между тем тибериадцы принялись разгуливать от камня к камню, разглядывать товар и справляться о цене. Рыбаки отвечали без подъема, как бы через силу – они хотели поскорей сбыть улов и не склонны были к торговой суете, в то время как пришедшие сюда ни свет ни заря горожане по пути настроились торговаться от всей души и сбивать цену, и без того невысокую.

– Это почем? – расслышал Иисус кривого мужичка с плетеной корзинкой в руке. – Вот это?

Иисус поглядел и увидел длинную темно-серую рыбину с закатными глазами на широкой усатой голове.

– Это не «это», – заметил Иисус. – Это сом.

– Что это меняет, кроме цены? – охотно откликнулся Кривой. – Вот окунь, вот сардинка, – со знанием дела он указывал на рыб, разложенных на камнях. – А это, – вернулся Кривой к сому, безучастно дожидавшемуся свой участи, – совсем не то. Можно его назвать в самом крайнем случае «другая рыба».

– Вот как… – сказал Иисус. – Не проще ли обозначить его по имени – сом?

– Нет-нет-нет! – закричал Кривой и, бросив плетеную корзинку наземь, поспешно заткнул уши пальцами. – Кто тебя тянет за язык! Сразу видно, что ты спустился с гор, а не живешь у воды!

– Я утверждаю очевидное, – пожал плечами Иисус. – А ты, как говорят варвары, наводишь тень на плетень и морочишь голову честным людям.