В глубине сердца Братиану никогда не сомневался в конечной победе над Центральными державами, и его симпатии, порожденные не только его воспитанием, но и этими соображениями, всегда склоняли его на сторону Антанты. Позднее были минуты, когда Братиану до некоторой степени колебался. Это было особенно заметно во время нашего большого наступления на Россию. Прорыв под Горлицей и наше безостановочное продвижение в глубь России произвели в Румынии впечатление полного недоумения. Братиану, очень мало смысливший в стратегии, просто понять не мог, что миллионы русских, которых он уже представлял себе на верном пути к Вене и Берлину, внезапно отхлынули и что такие крепости, как Варшава, пали точно карточные домики. Он тогда был серьезно обеспокоен и, вероятно, провел не одну бессонную ночь.

С другой стороны, и те, кто с самого начала были хотя и не австрофилами, но во всяком случае не австрофобами, теперь внезапно подняли головы, учуяв перемену атмосферы. На горизонте всплывала новая возможность – победа Центральных держав. Это был момент исторический, когда мы имели возможность заручиться активной поддержкой Румынии, но не министерства Братиану.

Сам Братиану никогда и ни при каких условиях не пошел бы с нами, но если бы нам тогда удалось вызвать его падение и заместить его министерством вроде Майореску или Маргиломана, то румынская армия, может быть, и пошла бы с нами. Мы уже имели соответствующие конкретные предложения. Правда, что для проведения такого плана мы должны были бы обещать правительству Майореску уступить часть венгерской территории – Майореску этого требовал как предварительного условия для принятия им портфеля. Но этот постулат разбивался об упорное нежелание Венгрии. Несчастная Венгрия, которая так виновата в нашем окончательном поражении, потерпела страшное, но справедливое возмездие, так как больше всего пострадала от этого именно она, и притом от тех самых румын, которых она так презирала и преследовала и которые пожали величайшие триумфы на венгерских полях.

Среди многочисленных упреков, брошенных мне в последние месяцы, была высказана также и та мысль, что мне следовало бы уже уйти с поста посланника в Румынии, раз мои предписания в Вене систематически отклонялись. Эти упреки основаны на совершенно неверном представлении о компетенциях и ответственности. Подчиненный обязан описывать положение таким, каким он ёго видит, и предлагать то, что ему кажется правильным, но ответственность за политику лежит на министре иностранных дел. Получился бы невероятный абсурд, если бы каждый посланник подавал бы в отставку, как только его предположения отвергались. Если бы все чиновники, недовольные отношением своего начальства, подавали в отставку, то им, может быть, только и пришлось бы делать, что оставлять службу.

Шпионаж и контршпионаж в эту войну конечно же процветали. В Румынии им особенно упорно занимались русские. В октябре 1914-го разыгрался весьма печальный для меня инцидент. Я ехал в автомобиле из Бухареста в Синайю, и моя вализа[10], полная документов политического значения, была, по ошибке моего слуги, не положена внутри автомобиля, а привязана сзади. По дороге она была отрезана и украдена. Я немедленно приложил все старания вернуть ее, но это удалось мне только спустя приблизительно три недели и стоило больших денег. Ее нашли в амбаре одного крестьянина, и из нее, по-видимому, не пропало ничего, кроме папирос. Но после занятия Бухареста нашими войсками в квартире Братиану были найдены копии и фотографические снимки всех моих бумаг.

Сейчас же после утери вализы я предложил уйти в отставку, но император отклонил мою просьбу.

Опубликованная Бурианом «Красная книга» Румынии, содержащая в себе выдержку из самых существенных моих докладов, дает довольно ясную картину отдельных периодов того времени в связи с возрастанием угрозы войны. Поражения, которые претерпела Румыния, сначала как будто оправдали тех, кто предостерегал против преждевременного выступления. Но для выяснения общего тогдашнего положения необходимо отметить, что за последнее время до вступления Румынии в войну в этом государстве было всего лишь две партии: враждебная нам, желавшая немедленного объявления войны, и «дружественная», говорившая, что время еще не созрело, и советовавшая подождать, пока мы достаточно не ослабеем.

В эпоху наших успехов царствовала эта «дружественная партия». К ней, кажется, принадлежала и королева Мария. Она с самого начала войны стояла за то, чтобы «бороться на стороне Англии», так как всегда чувствовала себя только англичанкой, но, по-видимому, в последнюю минуту сочла, что Румыния выступила слишком рано. За несколько дней до войны я был приглашен к ней к прощальному завтраку, что было довольно любопытно, так как мы знали, что через несколько дней мы будем врагами. После завтрака я воспользовался случаем сказать ей, что также осведомлен об общем положении, но что болгары будут в Бухаресте раньше, чем румыны в Будапеште. Она продолжала разговор совершенно спокойно, так как вообще у нее была натура открытая, переносившая также и правду. Через несколько дней наша цензура перехватила письмо одной придворной дамы, присутствовавшей за этим завтраком, и отнюдь не предназначавшееся для наших ушей. Письмо описывало «Dejeuner excellent» и содержало мало лестного для меня.

Королева Мария никогда не теряла веры в конечную победу. Возможно, что она не всегда была солидарна с Братиану во всех пунктах его тактики, но война с нами всегда входила в ее программу. Она держала голову высоко даже в тяжелое время уничтожающих поражений. Одна из ее приятельниц впоследствии рассказывала мне, что в то время, когда наши войска надвигались на Бухарест с юга, с севера и с запада, когда земля дрожала от беспрерывных взрывов снарядов, она готовилась к отъезду совершенно спокойно, вполне уверенная, что вернется как «королева всех румын».

Мне рассказывали, что занятие Бухареста совершенно сломило Братиану и что утешала и ободряла его именно королева Мария. Английская кровь сказалась в ней до конца. Когда мы заняли Валахию, я получил совершенно точные сведения о том, что она послала из Ясс телеграмму королю Георгу, испрашивая на будущее поддержки для своего «маленького, но храброго народа». Когда мы впоследствии подписывали Бухарестский мир, то на меня было произведено сильное давление с тем, чтобы лишить королевскую чету престола. Конечно, общее положение от этого ничуть бы не изменилось, потому что после победы Антанта снова вернула бы им его. Но я боролся с этими пожеланиями не на этом основании, которого не мог предвидеть, а по другим мотивам, которые излагаю ниже, – хотя отдавал себе отчет, что королева Мария останется навсегда враждебной нам.

Объявление Румынией войны поставило всех австро-венгров и немцев в тяжелое положение. Я сам был свидетелем зрелища многих друзей из австро-венгерской колонии, грубо подгоняемых на улицах румынскими солдатами и затем заключенных в тюрьму. Мне пришлось видеть дикие и отвратительные охоты за неповинными мирными жителями, и эта жестокая игра длилась в течение многих дней.

В Вене все граждане неприятельских держав оставались на свободе. Когда я был министром, то мне пришлось принять на короткое время репрессивные меры против румынских граждан – и я велел тогда же сообщить об этом румынским властям в Яссы. Я это сделал потому, что не находил другого средства для облегчения наших бедных пленных, которых румынское правительство всюду таскало за собой; как только я узнал через одну иностранную державу, что с ними стали лучше обращаться, я тотчас же велел освободить своих заложников.