Она помолчала, глядя в окно. Павел тоже ничего не говорил. Они ехали по кольцевой дороге, за окном по медленно проплывали другие машины и валил крупный неторопливый снег.

- Он дышал нечасто. Не каждый день и даже не каждую неделю. Пил гораздо чаще. Я пыталась с этим бороться. Но бесполезно. Если я выбрасывала растворитель и краску, он зверел. Это очень страшно. Глаза стеклянные, ненавидящие. И готов убить. Я трусиха, наверное. Побоялась, что и правда убьёт и перестала прятать его заначки.

А потом стало совсем плохо. Потому что у него, когда подышит, разные видения начались. Однажды вышел из ванной и заявил, что ему приказали Землю повернуть в другую сторону, и он должен об этом подумать и выполнить. Представляешь? А недавно спрашивает, с кем я в субботу ехала в автобусе. Что за блондин со мной был? А мы с ним в субботу к его родителям ездили. Я ему говорю об этом, а он не помнит и не верит! Мне так страшно стало. А что ему в следующий раз привидится?

Но это не главное. То есть это всё ужасно, конечно. Но я замуж выходила навсегда. И была готова терпеть многое, очень многое. Зря, наверное… Но я по-другому не умею… А тут пришла я домой, а Гарри с соседом «культурно отдыхают». Сосед этот, Слава, меня терпеть не может… Хотя у нас это взаимно.

И снова мимолётная улыбка, от которой у Павла голова кругом. С ума сойти, она ещё и шутит! Нет, она не хорошая, она потрясающая девочка! Добрая, весёлая, сильная…

- И слышу, как Гарри рассуждает, что у бабушки с Батяней участок большой, дом хороший, который вполне можно было бы продать, да ещё и квартира в Реутове. Я замешкалась – мех у сапога в молнию попал, никак расстегнуть не могла. А они уже выпили, увлеклись «светской» беседой и не слышали ничего. Вот он и продолжал. – Она поморщилась. – Я знала, конечно, что он слабый, недобрый, что любит пыль в глаза пускать, а так ничего из себя не представляет. Но и подумать не могла, что он ещё и подлый. Господи, какой он подлый!

- Если тяжело – не говори, не надо.

- Я скажу… Не могу больше молчать… В общем, он рассуждал о том, что хорошо было бы, если бы бабушка и Батяня… умерли. – Голос её задрожал. Она сглотнула и продолжила, с трудом подбирая слова. – Понимаешь, они к нему хорошо относились. Не любили, конечно. Но очень старались быть с ним в добрых отношениях.

Бабушка такой человек… неотмирный, что ли. Она всех жалеет всегда, всех любит, всем помочь стремится, хотя бы и в мелочах. И его она, я подозреваю, малость убогим считает. А поэтому тоже жалеет. Ну, и ради меня, разумеется. А он всерьёз размышлял о том, как сделать так, чтобы их скорее не стало. Весело так рассуждал, заводно. Можно, говорит, стариков – это он о них – в расход пустить. Представляешь, «в расход», слово-то какое выбрал! Есть, мол, разные способы. А Слава этот поддакивает: давно пора, зажились на свете. То есть такой разговор для него не новость, я так понимаю. Раз он не то что не возмутился, а даже не удивился… Ну, или долго уже они об этом беседовали, а я под конец пришла.

Пока я в ступоре в коридоре стояла, Гарри налил им ещё. Не знаю чего. Просто слышала, как жидкость лилась. И тост произнёс: за скорейшее освобождение от родственников и вступление в права наследования. Такими вот словами. Он любит высокопарно выражаться. Как-то в порыве откровенности сказал мне, что специально запоминает красивые и умные фразы, чтобы потом при случае блеснуть и сойти за человека осведомлённого по многим вопросам. Удивительно, даже не стесняется этого! Говорит, что не обязательно быть человеком образованным, чтобы таким казаться. В общем, «не важно быть, а важно слыть».

Ну, я не выдержала, собрала кое-какие вещи, Банзая в переноску сунула, зашла на кухню, кольцо обручальное на стол положила и ушла. К бабушке уехала. Я всё могу вытерпеть, если это только меня касается, но бабушка с дедом… Они самые родные, понимаешь. И Гарри об этом знал. Но не пожалел их, пусть даже и на словах.

Помолчали. Потом Павел спросил:

- Злат, ты меня прости, конечно, но зачем ты за него вообще вышла?

Злата грустно усмехнулась:

- Да из-за комплексов моих. Обычных комплексов некрасивого подростка.

Павел непонимающе смотрел на неё. И она продолжила:

- Ну, понимаешь, я была страшненькая в подростковом возрасте. Да и со школой мне не повезло очень. То есть сначала повезло. У меня был самый лучший детский сад. И группа чудесная. А потом фантастический класс в начальной школе, первые три года. Мы так дружили! У нас так весело всегда было. И во дворе ребята замечательные. Мы хоть и жили в спальном районе, но очень повезло с соседями. Тогда я этого не понимала, конечно, позже ясно стало. Когда в других местах пожили. А тогда… тогда мне просто было очень хорошо. Получилось так, что расселяли старые дома на Павелецкой, и всех выселили к нам в Бирюлёво. Старых москвичей, коренных. Такие люди… - она поискала слово, - редкие! Деды – фронтовики ещё живы были, бабули, их жёны, на которых в войну вся промышленность московская держалась, дети и внуки. Они привыкли жить одной семьёй в своих огромных коммуналках. Так и продолжали даже оказавшись в отдельных квартирах.

Мы знаешь, как жили хорошо, дружно! Старшие братья моих подружек с нами запросто играли, в классики, в резиночку прыгали. Не дразнили никогда. Мы, мелюзга, первоклашки, а они на три-четыре-пять лет старше. Но вот не обижали, а наоборот помогали, поддерживали, учили всему.

У нас под окнами два небольших пруда были. Так мы зимой на коньках там катались, ребята старшие чистили лёд, а мы, малышня, резвились. И с горки… А летом мы там тритончиков ловили, разглядывали, а потом отпускали… На великах все вместе гоняли… На станцию всей толпой ходили, за мороженым. А потом это мороженое все вместе лопали. Если у кого-то денег не было, то все делились. И это было нормально, так всегда делали… Голубей гоняли. У нас было много голубятен. И хозяева нам разрешали им помогать. Это в Москве-то, в середине восьмидесятых!.. Понимаешь, у меня было потрясающее детство… - Она посмотрела на Павла, тот не перебивал – слушал.

- А потом мы переехали в другой район. Тоже новый. И в четвёртый класс я пошла там. А там всё по-другому почему-то было. В школе все друг друга по фамилиям, по кличкам даже. А я не привыкла, у нас такого не было, ни в садике, ни в первой школе. И дразнили все друг друга, обижали. Никто с малышами не играл. Да и друг с другом тоже. И не дружили почти. Мне было так странно, плохо. А тут ещё и подростковый возраст. Я страшненькая была, да ещё и стеснялась ужасно.

- Не может быть! – не выдержал Павел.

Злата засмеялась:

- Правда! Я и сейчас не так чтобы красавица…

Павел слушал и никак не мог понять, с чего вдруг такое самоуничижение, ведь не рисуется же, а правда верит. Глупенькая…

Она не замечала его недоумения и продолжала:

- А тогда совсем гадким утёнком себе казалась, да и была им, если уж откровенно говорить. Могу фотографии потом показать. Да ещё и училась хорошо, а у нас это было… немодно, что ли. В классе только четверо хорошо учились. Остальные или ни шатко ни валко, или совсем уж никак. Короче, была я среди белых ворон. Да ещё и времени участвовать хоть в каких-то школьных мероприятиях у меня почти не было: я в хореографическую школу ходила. Занятия сначала по четыре раза в неделю, а потом все шесть. Не меньше трёх часов в день, да ещё и дорога туда-обратно. Так что во дворе я не играла, на школьные мероприятия почти никогда не ходила. Ну, и застенчивая была патологически. Так что сама во многом виновата.