– У нас порода такая, – легко оправдывалась тетя Фая. – Мы до восьмидесяти лет как угорелые бегаем! – и начинала хихикать.

– Ой, да не ври ты, – морщилась Маруся и руками щупала свои обвисшие щеки, одну левую, другую правую.

У Маруси Подковыркиной последний год такая старость произошла в лице, словно потекло оно вниз, хотя еще живое и теплое и глазами водит. А потекло.

Еще прошлую зиму была Маруся такая бодрястая, щеки, как облицовочные кирпичи, и вот, потекло.

А ты не колдуй, вспомнила Фая с досадой, но не сказала ничего, а только посмотрела внимательно в Марусины глаза.

– А я и не колдовала уже двенадцать дней! – развела руками по сторонам Маруся. – Ты што?

– Я-аа? – тетю Фаю словно смыло водой, так она отскочила от своей подруги. – Манька! Я тебе слова не сказала!..

– Правда, че ль? – пожевала губами Маруся. – Но ведь подумала же ж?

Тетя Фая перекрестила все углы и со словами: «Свят, свят, свят!» перекрестила и Марусю.

– Ну, я пойду, – зевнула Маруся и похлопала красными «под крольчиху» глазами, – полежу, ты мне молочка в бидон ливани.

И протянула свой синий обитый сбоку бидон. Фая с опаской взяла его и пошла наливать.

Нет, ну конечно, Фаина Александровна прожила свою жизнь совсем даже не в теплице для чайных роз, и наивность, которой сияли ее глаза, в чем-то была небольшим обманом для окружающих. Тетя Фаина была далеко не дурой. Она просто, сияя глазами, уходила от возможных конфликтов, которые караулят человека буквально на каждом шагу.

То, что у каждого живущего среди людей есть враги, Фая знала и помнила. Даже у самого захудалого и малосильного человечка, который и дышит-то через три раза на пятый и сам никого ни-ни-ни… Как-то так выходит с течением времени, что откуда ни возьмись появляется враг. Вроде лишая на кошачьей лапе.

Ладно бы за дело! Ну, посмотрела бы Фаина на кого со злым прищуром, пустила бы гулять злую сплетню или просто сказала какому дураку, что он, извините, дурак.

Так нет же, нет.

Фаина смолоду на людей зло не щурилась. Даже когда ей в трамвае на ногу поставили два мешка картошки, а сверху ящик с арбузами. Охнула, вывернулась ужом, хорошо дверцы открылись – успела спрыгнуть и пешком до работы дойти.

И не только это. Бывало и похлеще. Ведь кто молчит и терпит, на того разве вот только метеориты с астероидами не падают. Почему? Природная аномалия, по-видимому.

Мама Катя, бывало, ей выговаривала:

– Фая! Берегись людей! Особенно баб! А пуще того – мужиков!

– А чего их беречься? Не боюся нисколько. Что ты меня пугаешь?

А где-то через два дня убедилась – мамы-то, оказывается, не врут.

Было это в году пятьдесят втором… Утром рано-холодно по пустой дороге побежала Фаина на трикотажную фабрику за Вознесенским мостом.

Дорога двадцать минут, пыль после ночи мокрая, а кроме Файки с улицы никто на фабрике в первую смену не работал. Взрослые бабы предпочитали во вторую.

И вот бежит Фаина по пустой дороге. Ни души. Тихо, половина шестого утра.

Только и осталось свернуть на улицу Ревстачек, а там Тамара подружка стоит, наверное, за кустом смородину объедает, ждет, пока Файка мимо пробежит, чтобы присоединиться.

– А-а-а-а-а-а-а… и-и-и-и-и-и.

Очнулась Фаина в пыли на дороге с разбитой головой, правая рука висела, как у Пугачихи в Болгарии, когда она премию отхватила.

Тихо… На дороге ветер шевелится и только какой-то мужик на велосипеде отъезжает, уже метров десять отъехал. Фаина от боли не различила, кто это? И почему она избитая лежит, а не бежит?

Только потом, уже доковыляв с вывихнутой рукой до Тамары, сообразила, что, видимо, на абсолютно пустой дороге велосипедист сбил ее. Проехал по спине или наехал, она упала и…

Зачем и кто? Денег при себе у нее не было, два талона на обед и пропуск на фабрику. И все. Звякнул бы, она посторонилась, если объехать не мог. Или не хотел?

Сколько велосипедистов было в то лето в Соборске, разве знаемо? Как узнаешь тяжелую спину и козырек кепки, повернутой назад, и того человека, который захотел проехать по тебе?

На подоконнике лежала колода карт. Когда тетя Фая уходила из дома, под ней были спрятаны две тысячи девятьсот рублей, деньги за ту самую телку. Сто рублей Фаина Александровна сразу отложила, чтобы купить монпансье и ландрину.

Чай с ландрином… Пьешь чай, а ландрином хрупаешь. Котята удивляются, поднимают глаза, вострят уши, что ты, бабушка, чем хрустишь?

Денег под картами не было.

Тетя Фая искала-искала до ломоты в спине, до дрожи в руках – ни одной денежки ни к даме, ни к валету не прилипло.

Дверь я закрывала на ключ, окна в зимних рамах, наверное, сунула и забыла, ой, старая… Тетя Фая стала искать по всем карманам, за иконою, под скатертью, в коробке с нитками. За молоком приходила одна Чудилова с племянниками, но она их взять не могла. Как села возле двери на стул, так в комнату и не зашла. А племянникам два и три года. Какие из них грабители?

– Зоя, меня обокрали! – крикнула в окошко Фаина, когда увидела бегущую с колодца сестру.

– Тебя? – пробежав еще метров пять, Зоя нехотя остановилась.

– Меня, – закивала из форточки Фаина.

– А чего у тебя украли? – заулыбалась протезами Зоя. – Валенки с галошами?

– Три тыщи за телочку – я хотела на них двор перебрать.

– Какой двор?

– Мой…

– Твоего двора тут нет, – перебила Зоя. – Ты его наглостью заняла и корова твоя, а двор наш. С Юрой…

Вот и весь разговор.

– А я сегодня хотела напиться и пойти на площадь танцевать, – вытирая мокрые сапоги у порога, выкрикнула Маруся и стала водить глазами за нервными прыжками подруги.

– Фай, ты чего, очки потеряла? Да они на тебе! – махнула рукой, по всему, веселая в честь полета Гагарина подруга.

– Ой, – начала Фаина.

– Да? – равнодушно кивнула тетя Маруся. – Давай сметаны поедим?

– На, ешь, – поставила крынку со сметаной перед Марусей Фаина. – Хошь, здесь, хошь, домой неси и ешь.

– А ложку? – тетя Маруся протянула руку и ждала. – А чего чайную? Давай супельную! Жалко для подруги, да? – склочно, как все пьяные, всхлипнула Маруся.

– Ты с кем наклюкалась-то? С жиличкой своей? – Фаина снова кинулась к картам на подоконнике, и стала их глядеть. – Как до дома-то дойдешь?

– Закушу и пойду, – буднично сказала Маруся.