Матео был итальянец из Тренто; ему надоели вечноцветущие склоны и благоуханные зефиры прекрасной родины, Северной Италии, и он не задумываясь променял их на океанские ветра – думаю, втайне рассчитывая, что со временем его биографию будут преподавать в школе того самого городка, откуда он рванул в большой мир.

Мы принарядились и сошли по трапу в портовую толпу Паданга – и закачало нас там не хуже, чем на корабле. Воздух был пропитан незнакомыми ароматами, веяло то смолой, то пивом, а то фруктами, которыми здесь же торговали прямо с земли и которых я половины раньше не видел. Я часто думаю, что каждый порт пахнет по-своему, и если напрягусь, то вспомню большинство этих запахов.

Мы пробирались между фруктовыми завалами, отбиваясь от надоедливых торговцев, предлагавших нам по неслыханно низкой цене товары, какие мы им же и привезли тем утром. Наконец добрались до рекомендованного Алахану бара, он назывался «Пайякумбу» в честь горного пика в восьмидесяти километрах к северо-востоку от Паданга.

Бар оказался исключительно приличным, просто не верилось. Ничего похожего на забегаловки, где подают крашеные жидкости неизвестного происхождения. Мягкое, вкрадчивое освещение, по углам тонут в полутьме пушистые диваны, тонкий запах благовоний – в общем, восточная нега. Мужчины одеты неброско и дорого, женщины неброско и красиво, никаких ярких побрякушек и размалеванных лиц, а вместе с приятным запахом и чистотой все это после корабельной каторги действовало на чувства так сильно… просто до экстаза.

Ну, огляделись мы и сразу сообразили, что дешево тут не отделаемся, да черт с ним, в конце концов, для чего работаем-то? Пока ты в море, у тебя кое-что скапливается, если, конечно, не просаживаешь все это в карты. Не с рыбами же заводить обмен товара на деньги и обратно, как философски заметил однажды Алахан, когда мы вместе стояли вахту.

Ну, начали мы с джина и виски, каждому к правому локтю тут же прицепилось по девочке, и вскоре они уже сидели у нас на коленях. Они нам что-то лепетали на своем языке, непонятно, но приятно, а мы лишь подливали в их рюмки, когда они просили жестом еще выпивки. Мы все трое ржали как лошади, толкали друг друга, подмигивали, танцевали под музыку, а для пущего веселья еще и пели сами. В общем, пьяны были в стельку.

Вдруг послышался звон бьющегося стекла, мы оглянулись – двое амбалов мутузили несчастного парнишку, который им едва до пояса доставал, а он вопил что-то на своем языке. Эти двое схватили его, прибили и поволокли на улицу. Мы переглянулись, пожали плечами и молча пошли вслед – не погибать же душе во грехе. Оно, конечно, на чужой стороне не лезь не в свое дело, правило старое и доброе, но тут уж было нестерпимо – двое на одного, да маленького, да и не сделал он им ничего такого. А главное, для правильного завершения вечера после девочек и выпивки не хватало как раз хорошей драки.

Ну, отчет о драке дам с учетом наличия в аудитории малолетних слушателей. Короче говоря, получили они от нас побольше, чем мы от них. А мало-то не показалось никому. Каждый был под сто кило, и нам пришлось потрудиться, прежде чем они поняли, что обижать маленьких нехорошо, а связываться с тремя пьяными матросами, которые пришли на помощь беззащитному созданию, – еще хуже. В общем, они бежали и оставили в покое и малыша, и нас.

Парнишка нас, наверное, благодарил, мы из его речей вообще-то немногое уразумели. Когда его рассмотрели получше, удивились слегка, до чего одет был чудно – в длинную такую рясу вроде плаща или тоги, в красно-оранжевую полоску. Напоминал картинки, на которых показано, какие бывают монахи в Непале и как они созерцают бесконечность. Босой, голова выбрита, а на голове – порезы и засохшая кровь, это когда они его били бутылкой.

Тут парень снова к нам обратился, теперь на другом каком-то языке, а мы и его не знаем. Наконец с третьей попытки удалось объясниться, потому что он заговорил по-английски. Матео, тот-то ни слова не знал, а мы с Алаханом, объединив усилия, разобрались. Парень сказал, что он просто не представляет, что было бы, если бы мы не вмешались, и горячо благодарил. Я посмотрел на бар – там наши девочки сидели на коленях уже у других клиентов – и подумал, что в отличие от него прекрасно представляю, что бы было, если бы мы не вмешались.

Целый час мы с ним возились, пытаясь понять, чего говорит, – мы еще пьяны были вдобавок, соображения это не прибавляет. В общем, он провел всю свою жизнь в одном храме в местных горах, добиваясь высшей степени созерцания, а она состоит в молчании, поскольку только в молчании слышны голоса богов. Он там жил с детства, с трех лет, а вот два года назад взял, да и сбежал, чтобы найти свою семью в Паданге. Здесь выяснил, что его брат работает в том самом клубе, в бар которого мы пришли сегодня гулять, поговорил там с официантами, пытаясь узнать адрес брата, а вышибалы при входе как увидели его монашескую одежду, так и бить. Тут уж и мы вступили в дело.

Вот так все и вышло. Монашек, не найдя родни, с порезанной головой и расстроенный донельзя, решил вернуться в свой монастырь и смиренно понести наказание, какое ему там назначат. Оказалось, монастырь в паре часов ходьбы, рядом в горах. Там, в глубине одной огромной каменной расщелины, они и расположились, потому что скалы гасили всякий звук извне, и можно было молчать сколько угодно, слушая тишину. Ну, раз нам назад, на мягкие диваны «Пайакумбу», путь после драки был заказан, мы решили пойти с малышом. К утру рассчитывали вернуться на корабль.

Парнишка показывал путь. Мы шли по старой сиакской тропе, проложенной в узком скальном проходе, – иногда плечи касались каменных стен, тянувшихся вверх. Он сказал, что тропу мало кто знает – разве только монахи, которые изредка по ней были вынуждены ходить в город за продовольствием.

Непонятно, как парень все это выдерживал – избитый и босой. Мы, тренированные ребята в крепких башмаках, уж едва на ногах стояли, когда наконец среди джунглей возник маленький храм с колоннами, статуями и небольшими строениями позади, вроде складов. Тут монашек попросил нас никогда никому про этот храм не рассказывать, ни как сюда идти, ни как он выглядит. Это тайна, и он на нас надеется. Здесь же он с нами попрощался, еще раз поблагодарив. И тут неугомонный Алахан попросил его показать нам храм, раз уж мы до него дошли. Хотя бы снаружи. Мы уговаривали его оставить затею, а он ни в какую. Мы парня спасли, так пусть покажет свой дом. Эти датчане до чего упрямы! Монашек побаивался, однако повел показывать. Предупредил, что любой шум обеспокоит его наставников, а сам прямо трясся при мысли об этом. Но благодарность его оказалась сильнее – он чувствовал себя перед нами в долгу.

Храм был помещением с одним большим алтарем и многими маленькими, к которым от большого вели узенькие коридорчики. Все выложено камнем, его названия я не знал: глухого черного цвета, он, казалось, поглощал свет факелов, горевших у стен, и наши фигуры отбрасывали причудливые тени.

Мы уже уходили, и тут Матео спросил, что это за маленькое кубическое помещение из камня, примерно шесть на шесть метров, стоявшее неподалеку от храма. Такой черный куб, словно он вдруг упал сверху и вот лежит. Монах объяснил, что здесь-то и достигается слушание абсолютной тишины и божественных голосов. Но достичь подобного уровня, который позволял тут пребывать, могли не все, а только самые подготовленные монахи. Он еще объяснял, да мы не поняли. Внутрь того каменного куба, дескать, не долетали никакие звуки извне, так что эту пустоту мог выдержать лишь могучий и специально тренированный дух.