Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дребезжащий звонок разбудил меня.
Мигом вскочила я, забыв, почему и зачем я нахожусь здесь, почему бегают и смеются эти сердито-сонные девочки в потешных колпачках и ночных кофточках.
– Пора вставать, Джаваха, – пробегая мимо моей постели, шепнула мне моя вчерашняя собеседница Чикунина.
Я поспешила натянуть на ноги чулки, накинуть юбочку и побежала умываться.
В 8 часов к нам поднялась высокая, худая как жердь французская дама, m-lle Арно. Я подошла к ней по совету той же Чикуниной и присела.
– Bonjour, mademoiselle! – сухо произнесла она. – Надеюсь, вы скоро привыкнете к нашим порядкам и станете примерной ученицей.
Потом, зорко оглядывая класс, она спросила:
– Кто дежурная?
Выступила очень худенькая, не по годам серьезная девочка.
– Это наша первая ученица, Додо Муравьева, – пояснила мне Варя Чикунина, вставшая, по моей просьбе, со мною в пару.
Я с невольным уважением взглянула на худенькую девочку и втайне позавидовала ее выдержанности.
Между тем пары двинулись в столовую. Сегодня меня уже не так оглядывали старшие и младшие классы: событие поступления новенькой за полусуточной давностью, казалось, потеряло весь свой интерес.
Первый урок был батюшкин. Я узнала это за столом, в то время как с трудом заставляла себя выпить жидкий, отдающий мочалою чай и съесть казенную сухую булку. Узнала и то, что Закону Божию все учились прилежно и что дружно «обожали» батюшку, относившегося равно отечески справедливо ко всему классу. Сегодня меня, казалось, оставили в покое, только рыженькая Запольская сердито-насмешливо бросила в мою сторону:
– Ты можешь не торопиться, Джаваха, ведь тебя, как татарку, не пропустят на урок Закона Божия. А вашего муллу еще не успели выписать с Кавказа.
Девочки дружно прыснули, но я, помня наставление Чикуниной, сделала равнодушное лицо и продолжала пить мутный чай из фаянсовой кружки.
Батюшка оказался таким, каким я его себе мысленно представляла: небольшого роста, седенький, с невыразимо кротким лицом и ласковыми глазами, – он производил отрадное впечатление.
Тихо вошел он по звонку в класс, тихо велел дежурной прочесть молитву, тихо сел за приготовленный ему перед партами столик с чернильницей и журналом и надел очки. Потом окинул весь класс ласковым взором и остановил его на мне, одиноко сидевшей на ближней скамейке.
– А я вижу, новенькая у вас?
Я встала.
– Как ваша фамилия, деточка? – обратился он ко мне тем же ласковым голосом, от звуков которого точно много легче становилось на сердце.
Я хотела по обыкновению сказать мой полный титул, но, вспомнив совет Чикуниной, просто ответила:
– Нина Джаваха.
– Княжна! – пискнул за мною чей-то насмешливый голосок.
– Как же, слышал, – закивал головою батюшка, – князья Джаваха известны по всему Кавказу… Как же, как же, в войне с горцами отличались… Князь Михаил Джаваха драгоценную услугу оказал главнокомандующему и пал в бою… Не родственник ли он вам, деточка?
– Князь Михаил – мой родной дедушка, – вырвалось с невольным порывом гордости из моей груди.
Вероятно, глаза мои и щеки разгорелись от прилива необычайного счастья. Я торжествовала.
«Слышите! – хотелось мне крикнуть всем этим присмиревшим воспитанницам. – Слышите! Мои предки – славные герои, мой дед пал в бою за свободу родины, и вы, злые, ничтожные, маленькие девочки, не имеете права оскорблять и обижать меня, прирожденную грузинскую княжну!..»
И голова моя гордо поднималась, а на губах уже блуждала надменная улыбка.
Но вдруг мои глаза встретились с чистым и открытым взглядом отца Филимона.
«Вправе ли ты гордиться славою твоих предков? – казалось, говорил мне его кроткий взор. – И какая твоя заслуга в том, что родилась ты в знатной княжеской семье, а не в хижине бедняка?»
Краска стыда залила мне щеки. И батюшка понял, казалось, меня. Новой, удвоенной лаской загорелся его приветливый взор.
– Пойдите-ка сюда, чужестраночка, – улыбнулся он, – да расскажите-ка, что знаете о сотворении мира…
Я вышла на середину класса.
Историю сотворения мира я знала отлично. Я часто рассказывала ее Барбале, не знавшей ни Ветхого, ни Нового Завета.
Моя речь, всегда немного образная, как и все речи на милом Востоке, понравилась батюшке. Понравилось, должно быть, толковое изложение и моим товаркам, но они, казалось, не хотели выказывать этого и продолжали поглядывать на меня косо и недружелюбно.
– Хорошо, чужестраночка, молодец! – похвалил меня батюшка, отпуская на место.
За мною вышла Додо Муравьева и внятно и громко прочла канон Богородице.
– Хорошо, Дуняша, – похвалил и ее батюшка.
Недоброе чувство зависти толкнулось в мое сердце по отношению к худенькой Додо, заслужившей одинаковую похвалу со мною.
Между тем священник встал, оправил рясу и, подойдя к первой парте, положил на голову белокурой Крошки свою большую белую руку.
«Почему он ласкает эту маленькую девочку с ангельским личиком и злым сердечком? – мелькнуло у меня в мыслях. – Если б он знал, как смеется она заодно со всеми над бедной чужестраночкой!»
А из груди батюшки уже лилось плавное, складное повествование о том, как завистливые братья продали в рабство кроткого и прекрасного юношу Иосифа. И все эти девочки, бледные и розовые, худенькие и толстенькие, злые и добрые – все с живым, захватывающим вниманием вперили в рассказывающего батюшку горевшие любопытством глазки.
Отец Филимон ходил между партами, поочередно клал свою большую руку на голову той или другой воспитанницы и гладил поочередно ту или другую детскую головку.
Когда очередь дошла до меня и мои черные косы накрыл широкий рукав лиловой рясы, я еле сдержалась, чтобы не расплакаться навзрыд.
Это была первая ласка в холодных институтских стенах…
Вторым уроком была география.
Маленький седенький учитель Алексей Иванович был очень строг со своей «командой», как называл он, шутя, воспитанниц. Он постоянно шутил с ними, смешил их веселыми прибаутками, именуя при этом учениц «внучками». И в то же время был взыскателен и требователен к их ответам.
– А ну-ка, пригожая, прокатимся по Амуру.
Вызванная ученица уже понимала, чего хотел от нее Алексей Иванович, и, бойко водя черной линеечкой по дырявой старой карте, нараспев пересчитывала притоки этой сибирской реки.