Я: Даже если это и случится, думаю, мы не доживем.

Усмехаешься.

Ты: Мы уже дожили. Мы по уши в этом дерьме.

Я: И ты тоже?

Ты: Возможно, больше, чем некоторые. Иногда мне и вовсе кажется, что я мертва, настолько я порой ничего не чувствую.

Я: А смотришься порой очень живенько.

Снова усмехаешься.

Я: Вот сейчас и вовсе от живого не отличишь.

Тоже смеюсь.

Ты: Иногда я хорошо притворяюсь. Вообще-то, почти всегда. Встаю утром, надеваю маску заинтересованности в себе и окружающих и чёрную одежду – ношу траур по себе. Кроме меня этого никто не делает – они просто не знают, что я мертва.

Я: Не хочу ни дня носить по тебе траур. Хочу воскресить тебя.

Ты: Что ж, попробуй. Только вряд ли у тебя получится.

Я: А ты не слишком сопротивляйся. Помоги мне помочь тебе.

Молчание.

Я: Знаю, я не тот друг, который тебе нужен, но я единственное, что у тебя есть.

Ты: Почему ты думаешь, что не нужен мне?

Я: Ты всегда смотришь на меня сверху вниз.

Ты: Я никогда на тебя так не смотрела!

Молчание.

Ты: Один человек имеет право смотреть на другого свысока только тогда, когда он помогает ему подняться.

Я: Это ты придумала?

Ты: Нет. Габриэль Гарсия Маркес придумал.

Я: Никто такого права не имеет.

Ты: В любом случае, если ты поможешь мне, то я позволю тебе так на меня смотреть.

Я: Но я не хочу!

Пауза.

Ты: Вот именно поэтому я и позволяю тебе помочь мне подняться.

* * *

Наша субботняя репетиция длилась почти шесть часов – я вымотан. Иду домой, не видя ничего вокруг. Милитант ещё пытается мне что-то сказать, но я лишь отмахиваюсь.

Когда добираюсь домой, на часах начало четвертого. Отца дома нет – по субботам он работает. Мама с Питом уже пообедали, теперь смотрят какой-то чёрно-белый фильм в гостиной. Я становлюсь на пороге и гляжу на них.

– Как дела? Как репетиция? – интересуется мама, поворачивая голову в мою сторону.

Я морщу нос.

– Хочешь есть?

– У нас сегодня яблочный пирог на десерт, – хвастается Пит, не отвлекаясь от телика.

– Круто, – угрюмо бурчу я. – Нет, я, пожалуй, просто отдохну.

Собираюсь с силами, чтобы подняться по лестнице.

– В комнате тебя ждёт приятный сюрприз, – предупреждает мама с хитрым блеском в глазах.

Я останавливаюсь и смотрю на неё в течение нескольких секунд, но ничего не спрашиваю. Может, она имеет в виду кусок пирога?

Поднимаюсь, абсолютно забывая про сюрприз. Но когда оказываюсь в комнате, то тут же понимаю, о чём речь, точнее о ком. О ком, как не о тебе?

Ты, сидя на полу, корпишь над нашей работой. Я, заходя, по привычке хватаюсь за ручку, чтобы закрыть дверь.

– Твоя мама просила не закрывать дверь, когда вернёшься, – говоришь ты, не поднимая взгляд.

Я цокаю, недовольно закатываю глаза и открываю дверь нараспашку.

– Это нарушение прав человека, – заявляю я, кидая полупустой рюкзак на пол рядом с кроватью. Сам сажусь туда же.

– Сразу хочу сказать в свою защиту, что меня впустила твоя мама.

– Ты всё-таки перенесла сюда материалы? Даже меня не спросила.

– Я спрашивала.

– Но я не сказал «да».

– Но и не закричал «нет».

– Почему ты не хочешь, чтобы я приходил к вам домой?

– Дело не в том, что я не хочу, чтобы ты приходил. Я и сама не хочу там оставаться. Тот дом меня гнетёт.

Тяжело вздыхаю и, кладя рюкзак под голову, ложусь на пол. Смотрю в белый потолок и зеваю. Ты продолжаешь работать. Тишина. Меня клонит в сон.

– Я тут увидела у тебя на столе попытки написать эссе в колледж…

– Правда? – хмыкаю я.

Все мои попытки состоят лишь в том, что я беру лист и пишу, что хочу поступить в колледж, и на этом всё заканчивается. Я выбираю педагогическую школу Бостонского университета, но вот весомых причин для того, чтобы убедить приёмную комиссию, у меня нет. Не могу же я написать, что просто хочу быть ближе к тебе.

– Педагогическая школа?

– Да. Буду изучать проблемы, с которыми сталкиваются глухие люди.

– Так ты всё-таки определился? – усмехаешься.

Я открываю глаза.

– Я всегда был достаточно определён, – это неправда. Я до сих пор сомневаюсь.

– И почему же ты выбрал именно это?

Я мнусь, не зная, как объяснить.

– Ну… я не слишком люблю говорить с людьми и в целом говорить. Я не великий оратор. Мне не нравится мой голос, и, оказывается, я вообще не очень люблю слышащих – они постоянно слышат что-то не то.

– …и это делает тебя идеальным кандидатом для работы с глухими, – продолжаешь ты.

– Вот только в эссе это не напишешь, – я сажусь. – Понимаешь, я хочу помогать тем, кому в этой жизни повезло меньше, чем мне.

– Конечно, – подтверждаешь ты скептически, – особенно если вдруг этот кто-то родился с золотой ложкой во рту и счётом в банке на миллион долларов.

Я замолкаю, не находясь сперва, что ответить.

– Я бы не променял слух ни на какие деньги в мире, – делаю вывод и снова ложусь.

Ты не споришь.

– Сколько ты здесь? – складываю руки на груди.

– Полчаса. Может, чуть дольше.

– Если тебе интересно, могу рассказать о репетиции.

– Давай, – позволяешь ты со смешком.

– Ну, это… это отстой, вот что я тебе скажу. Никакого очарования театра, никакой романтики или чего-то в этом роде. Просто повторяешь одно и то же как попугай, и так раз за разом.

– А ты чего ожидал?

Пожимаю плечами. Лежа это не очень удобно делать.

– Ты просила рассказать – я рассказал. А что ты сегодня делала?

– Ничего особенного. Я, наверно, странный человек, но я не люблю выходные.

– Как это? – я правда не понимаю, ведь я именно тот человек, который с понедельника отчаянно ждёт вечера пятницы.

– Так это, – эхом отзываешься ты, – мне нравится работать. Застой губителен.

– Тебе стоит познакомиться с моим отцом. Он жутчайший трудоголик.