Поэтому либо они учатся говорить при расставании как венцы – «баба» (Baba и можно еще добавить foi net[93])! Либо по-итальянски – чао! Для этого, правда, придется освоить полнозвучное «о». Частично оно слышится в нашем дифтонге «au», и если разделить дифтонг на отдельные звуки, то усвоение будет не столь болезненным. Есть еще один вариант (он обязательно пригодится самое позднее, когда Ханзи Хинтерзеер[94] сменит в Хофбурге Томаса Клестиля[95]): Pfiat eich[96]! Тем не менее, пожалуйста, не говорите никогда: «Чюс!», «Чусе!», «Чуси!» и тем более «Чюююс!»[97].

Видите, не так уж все и плохо. В четверг – карп, в пятницу – гусь, в субботу – утка. В воскресенье и карп, и гусь, и утка. И вместо того чтобы лежать и переваривать все это, мы угощаемся еще и печеньем.

В этом году все снова прошло довольно быстро. Я говорю о рождественских кексах. В адвент в огромном количестве стали поступать эти неизменные праздника, стопудовые, словно цементные поленья неподкупности, словно маленькие «мы-бы-с-удовольствием» от других фирм к нашему столу и обратно[98].

Пока шли праздники, (упомянутый) рождественский кекс хранился в канцелярии. Если сегодня вы туда зайдете, он будет вас ждать. Если вы вернетесь к работе не раньше, чем после Богоявления, он все еще будет там. Все время мира – его. Его ничто не берет. Его не согнуть и не сломать.

Влажный весенний воздух ему на пользу. На летнюю жару он не обращает внимания, превращаясь в сухое полено. Осенние туманы тоже не могут с ним ничего поделать. В начале декабря от него потихоньку подумывают избавиться. А тут уже и свежий на подходе, – прошу прощения, – новый.

И вот Буццо, наш редакторский спаниель, всегда и во все сующий свой нос, накануне праздника отваживается понюхать не к добру распакованный кекс. Если верить неподтвержденным сообщениям, в настоящий момент собака с пневмокониозом находится под неусыпным наблюдением ветеринара.

Добро пожаловать в первый рабочий день одна тысяча девятьсот девяносто девятого года. У вас уже есть планы? Спасибо, тоже никаких! Давайте поговорим о чем-нибудь более приземленном, например, о каблуках. Зачем женщинам столько пар обуви? (Допустим, этот вопрос несвоевременен, но чего нам, собственно, ждать – выхода новой летней коллекции?) Вот наш ассортимент, составленный из спонтанных ответов работающих в нашей редакции женщин.

– Затем, что туфли элегантные.

– Затем, что туфли смотрятся эротично.

– Потому что я хочу себя чувствовать…

– Потому что ничего другого я себе не могу позволить.

– Потому что туфли – ценное вложение.

– Я не хочу, чтобы у кого-то еще такие были.

– Мне нужна своя пара для каждого настроения.

– Потому что я не могу пройти мимо ни одного обувного магазина, чтобы не посмотреть, и не могу, глянув на витрину, не заглянуть внутрь, а если уж зашла внутрь, то не могу что-нибудь не примерить, а если туфли мне подходят, то они мои.

Как узнать мужчину, который совершенно не разбирается в туфлях (следовательно, и в женщинах)? Он может спросить жену:

Разве у тебя уже нет пятидесяти таких же? (За такое можно пригрозить разводом!)

У тебя уже есть такие же черные. (Развод немедленно!) У тебя уже есть обувь на зиму. – И вы с ним жили вместе?

Недавно бессменный герой австрийской публики Херманн Майер[99] после неудачного спуска, в котором был виноват грубый снег, ответил на финише на наводящий вопрос репортера: «Вы сейчас, конечно же, сообщите по рации о кондициях снега нашим лыжникам, пока еще находящимся на верхней отметке?» следующими словами: «Еще чего! Они сами скоро все узнают!»

Это был удар по толстощекой физиономии патриотического командного духа. До этого момента нам давали понять, что в случае триумфа команды из девяти человек девятый радуется больше остальных. И вот мы узнаем, что их нисколько не беспокоит судьба соотечественников, которые пока не спустились. Для спортивного канала ТВ мир рухнул. Десятилетиями они с замиранием сердца передавали на экраны потрескивающие изображения замерших в напряжении спортсменов-соотечественников на старте. «Что в эти мгновения происходит в душе молодого австрийца?»; «Как-то он пройдет этот опасный отрезок?»; «Догадывается ли он, что впереди его ждет крутой склон?» Полные драматизма вопросы такого рода внезапно повисли в воздухе, встретившись с препятствием отнюдь не радиотехнического характера. Тем, кто еще наверху, снизу ничего не передадут. Либо они сами узнают, либо нет. Спустятся – хорошо. Сойдут с трассы – тоже. Ради этого спортивные репортеры и проливают литрами национальный адреналин.

Мы были бы рады снова поговорить на тему снега. Да вот беда – в Вене в этом году его нет. Но мы успели забыть, какой звук у летних покрышек. В поисках достойной темы, которая могла бы заменить разговор о зиме, мы натолкнулись на нее. У нее замечательная предыстория, и ее не так-то легко снова узнать. Это тема о грейпфруте.

От одного только названия сморщивается лицо. Едва ли о чем другом мы вспоминаем с такой горечью и привкусом кислого во рту, когда говорим о зимах шестидесятых и семидесятых годов. Бабушки и дедушки из обоих лагерей в этом вопросе объединялись. Они называли их «витаминами» и принуждали нас их есть, впихивая в наши искривленные рты ложку за ложкой и выставляя дело так, словно без этих фруктов мы не выживем.