Сей тихий окраинный город был срублен на речном мысу между реками Олонка и Сельга примерно в десяти верстах от восточного берега Ладожского озера. По сути, он являлся пограничным форпостом с Биармией. На здешний небольшой торг купцы заходили реже, чем в Альдейгью, и только в конце зимы здесь разгорались купеческие страсти в борьбе за меховую рухлядь, а в конце лета – за моржовый клык и ворвань, а также речной жемчуг из Двины и её притоков. Нередко в город заходили варяги по пути с Балтики на Белое озеро, или наоборот.

Ныне в Алаборге правил, а по сути, сидел в ссылке племянник Рюрика, по имени Ульфхелль, то бишь «волк из преисподней», или «адский волк», если хотите. Варяги знали могучего ярла не в пример лучше, и потому называли Хелегов – «отправляющий в ад», а славяне, кривичи и биармы, не желая ломать язык скандинавщиной, переиначили на свой лад и прозвали Улебом или Олегом.

Однако потрясения прошлого года: поражение на стенах Альдейгьи, нурманский плен, унизительное помилование и насильственная женитьба на сводной двоюродной сестре Инге, теперь не очень-то монтировались с его прозвищами и прошлыми подвигами. Гнёт позорных событий последнего года в одночасье обрушил и славу, и заслуги ярла.

Сейчас этот сильный и гордый человек метался, как волк в клетке, не зная, как ему вырваться из той западни, в которую он с разбега угодил.

А наша лодья, оставив Альдейгью по левому борту, рассекала неспокойные воды Ладоги, или по-местному Нево-озера. Осенью эти воды особенно коварны, вот и сейчас северный ветер, казалось бы, невелик, а воду раскачал изрядно. В левый борт упрямо били холодные волны, забрасывая внутрь противные мелкие брызги, и каждый раз лодья вздрагивала и кренилась, хотя кормщик утверждал, что сегодня озеро почти спокойно. Представляю, каково оно неспокойное, уж не говоря про шторм. В добавок к всепроникающей промозглой сырости тёмно-серая поверхность воды, пасмурное небо и тёмная кромка берега вовсе не способствовали хорошему настроению, которое быстро приближалось к отвратительному.

– Интересно, как там наши внедрились, – проговорил Лунь, смахивая с лица капли воды и, кутаясь в кожаную накидку. И что толку от тех накидок, когда наполненный сыростью воздух всё равно промочил до мозга костей.

– Этим зубрам что станется, небось в тёплом кабаке пиво трескают, – проворчал Хоттабыч, – а нам, пока судь да дело, неплохо бы прикинуть, что дальше делать будем.

– Сколько можно воду в ступе толочь, – не выдержал я. – Эгей, кормщик, долго ещё до места?

– Поприщ шесть-семь будет до устья, господа варяги. Потерпите, скоро доберёмся, – крикнули с кормы.

В натопленной горнице за столом в одиночестве сидел Ульфхелль, он же Улеб, он же Олег. Уютно потрескивали в очаге дрова, распространяя доброе тепло. Слегка шевелилось пламя факелов. Ярл мрачно потягивал малиновую брагу и мучился угрызениями совести. Всё нутро выгрызли, проклятые, ибо не сдержана данная дядьке Хрореку смертная клятва сохранить наследницу рода. Пропала безвестно его подопечная, за которую поклялся живот положить. Дай боги, чтоб жива была Ингегерд, а если нет? Хоть прямо сейчас на меч бросайся. И недолго ведь броситься, да что с того толку. Порушенная клятва прямиком в хелль утянет. Придётся жить и искать сестрёнку. Где? Как?

– Что закручинился, мой муж и господин? – Олег оглянулся, рядом стояла Инга, вынужденная жена.

Вдрызг расстроенный Олег равнодушно окинул взглядом Ингу, хотя в иной ситуации воспылал бы страстью к такой красавице. Если Ингегерд блистала величественным великолепием благородства, то Инга светилась удивительной красотой земной женщины.

– Садись, жена, выпей браги. А думки мои о том, кто мы такие ныне в этом богами забытом граде? Как жить, и, как честь вернуть роду Хрорека?

Инга чуть пригубила хмельной напиток, отставила кубок и положила руки на его плечи.

– Что тут думать, муж мой, коль наследница истинного конунга пропала. А коль Хрорек тебе стрыем доводился, ты, как его племянник, должен идти в Альдейгью и взять власть. Тем паче, что ты почесть семь зим в том граде правил, пока Хрорек в Доростоле сидел.

– В Альдейгье ноне сидит законная вдова Хрорека, а ныне жена Эстейна, что по Правде делает его власть законной и даёт право на владение землями. Эта продажная сука Исгерд не имеет ни стыда, ни чести. Муж на погребальный костёр, а она на ложе убийцы. Нурманы нынче наверху, а у нас и сил нет, чтобы Правду варяжскую утвердить. Как Хрорек ушёл в ирий, так остатние варяги по всей земле и разбрелись. Скажи, как теперь их собрать в единый кулак?

– Ты сильный, муж мой, ты сможешь, – Инга прижалась к его плечу и, поклонившись, удалилась.

Заглянув в опустевший кубок, Олег хотел уже послать смерда за добавкой, когда со двора донёсся крик:

– Лодья у причала встала! Варяги ярла Ульфхелля спрашивают!

Чуть погодя с поклоном в горницу зашёл слуга:

– Ярл, со стороны Нево-озера варяги пришли из Руси. Тебя спрашивают. Ждут на причале.

Олег поднял глаза вверх: «слава тебе Перун, это твой знак. Только подумал, что нужно варягов собрать, а они уже тут!»

Одетые в схожие одежды, с однообразным оружием, шлемами и щитами, мы смотрелись на алаборгской пристани весьма авторитетно и грозно. Сами понимаете, и шлемы, и щиты для нас бутафория голимая, но мы добросовестно таскали их для антуража и, чтобы исключить ненужные вопросы. Пять минут назад в город к ярлу убежал парень с сообщением. В ожидании хозяина города мы топтались на пристани, а я осматривал окрестности.

К северу в двух верстах за городом поднимались невысокие холмы с редкой чахлой растительностью. По всем признакам за ними начинался край болот. А на юге за рекой наоборот местность повышалась, и за полосой молодого березняка виднелась тёмная стена многовековых дебрей.

Над землёй угрюмо ползли серые облака. Северная природа осенью отличалась особой сдержанной красотой. Здесь не полыхали, как на Руси, яркими цветами увядающие рощи и леса. Здесь на фоне стального неба преобладали бурые оттенки с включениями тёмно-зелёного и жёлтого. Поистине, на здешней суровой земле могли жить и радоваться такие же суровые и сильные духом и телом люди. Удивительно, что на этой холодной бедной земле в полях и огородах вообще что-то росло. Жита жмень с аршина. Но люди жили, и жили по-своему неплохо и даже почти счастливо. Возможно, будь сегодня погожий денёк, всё вокруг выглядело бы иначе, но сейчас побуревшая трава, тёмный лес и серый небосклон навевали печальные мысли, а воздух почему-то горько пахнул полынью.

Построенная на высоком берегу