выдрессировать меня, и я просто показал, кто в наших отношениях дрессировщик. Но переборщил. Мог сегодня я, мог остаться без десерта. Секс вечером – лучшее лекарство от напряжения, которое у меня было. Если я не занимаюсь с Леной сексом, я постоянно хочу с ней поговорить, спросить про этот чертов балет, узнать, не болят ли ноги. Последнее время пальцы ее кровят все больше. Надо бы ее к врачу свозить, а пока решил побаловать новыми пуантами. Сам хотел купить, но не смог заставить себя зайти в магазин. И сейчас не смогу.

– Держи карту, я тут подожду, – торможу у входа, протягивая пластик.

– Тут? Но я думала, мы вместе…

– Нет, бери все, что нужно. Я вон кофе пока куплю, – ищу глазами кофейню.

Лена еще мгновение хлопает глазами, не понимая ничего, но берет все-таки карточку. Ей действительно нужны пуанты, а я иду за кофе. Сажусь у окна и смотрю на витрину магазина для балерин. Сложно это все…

Моя родная сестра балерина. С самого раннего детства я слышал классическую музыку в нашей квартире, везде видел пуанты, ленточки и пачки. Аня помешана на нем, и в какой-то момент помешался и я. Мне очень нравилось подглядывать за сестрой, смотреть, как она растягивается. Я обожал ходить на спектакли, благо мама наша тоже балет принимала, а отца к тому времени уже не было в живых. Я не помню момент, когда увлечение балетом переросло в увлечение сестрой. Но я перестал воспринимать ее как родного человека и стал видеть как объект вожделения. Я дико стыдился этого, я не хотел стать извращенцем, наверное, поэтому возненавидел и балет, и сестру. Или обманывал сам себя так долго. В какой-то момент я смирился со своей болезнью и понял, что нужно просто покинуть семью. Иногда я возвращался к мыслям об Ане, о балете, но с возрастом и влитыми в психолога деньгами наступила ремиссия. Я уже могу спокойно находиться на семейных обедах, могу общаться с Аней и не чувствую, как представляю ее рядом с собой. И все бы было уже хорошо, но стала расти Лена. И она тоже, как и Аня, болела балетом. И каждый раз, видя ее, исполняющей очередной номер, я ощущал дышащую в спину болячку, которая давно и плотно заросла коростой. И чем ближе была Лена, чем старше она становилась, тем сильнее кровоточила ранка. Снова и снова напоминая о тьме, которая чуть меня не поглотила.

Сейчас тьма рядом, вечный мой спутник, но чем чаще я с Леной в постели, чем меньше я вижу ее любимое занятие, тем больше я не обращаю внимания на эту тьму.

– Смотри! – прилетает эта егоза в кафе, шумно располагаясь рядом и сваливая все то, что купила. – Там столько всего! Откуда ты вообще про этот магазин знаешь? У нас даже в Москве такого ассортимента нет.

Я чувствую, как меня от всех этих лент мутит и говорю спокойно:

– Убери это все, и поехали. Мне работать надо, – оставляю ее одну в кафе и иду в машину. Она долго копается, но приходит. Правда, поникшая. Садится на заднее сидение и ставит несколько пакетов рядом. – Не будь ребенком, садись вперед.

– Мне здесь удобнее. Да и тебе не о моих коленках думать надо, а о работе.

Ее язвительность только раздражает. Но ругаться в машине я больше не намерен. Завожу машину, тут же газую, срываясь с места, и везу нас домой. Едем мы молча, и чем дольше она молчит, тем больше я злюсь. Подумаешь, не стал восторгаться покупками. Что за детский сад?!

А дома? После того, как я погулял с собакой, она буквально вывалила пюре с мясом мне в тарелку и собиралась уйти в комнату к себе. Ну уж нет. Я не для того ловил вьетнамские флешбеки, чтобы ночью спать одному.

– Лена! – встаю и иду за ней. Успеваю перехватить. Лицо отвернуто, но я тянусь к ней и к себе поворачиваю. – Ты чего от меня хочешь? Чтобы я также восторженно кричал над каждой ленточкой? Мне насрать на все это.

– Тебе сложно за меня порадоваться?

– Давай так. Ты не интересуешься моими делами, я не лезу в твои. Особенно те, что касаются твоих танцулек.

– Это балет! – кричит она, руку сбивая. – И ты как любящий мужчина должен как минимум интересоваться им.

– Не помню, когда мы говорили о любви, Лена. И я ничего тебе не должен.

– Совсем ничего? – губы дрожат, она шаг назад делает. – Ты же говорил…

– Я не отказываюсь от того, что я твой, – слово-то какое дебильное. – Твой парень. Но это не значит, что я буду меняться и быть таким, каким ты себе нафантазировала. Не нравится – ты всегда можешь позвонить Игорю и сказать, что свободна.

Этого я сделать ей, конечно, не позволю, но и разрешать вить из себя веревки истериками не собираюсь. Щеку вдруг обжигает, а Лена кричит:

– Да пошел ты, чурбан бесчувственный! Если ты пытаешься от меня избавиться, так и скажи!

– Ничего я не пытаюсь! Я прошу не ебать мне мозг!

– Да что я такого сделала, я просто показала покупки из магазина, в который ты меня привёз! Ты! Я же ничего не просила, просто показала!

– Да не нужно мне ничего показывать! Меня это не касается.

– Отлично! Значит, и я тебя касаться больше не буду, – задирает она подбородок и поднимает громко лаявшего пса. Собирается к выходу, но я не могу ей дать уйти. Меня же совесть заест.

– Ну и куда ты?

– Отпусти. Я ухожу, – говорит она жестко, а потом и договаривает, – к Игорю на день рождения! А все это, – пинает она сумки, разбрасывая по полу и крича, – можешь оставить себе!

Я почему-то в ступор впадаю, когда вижу на полу ленточки и прочие приблуды для балета. А когда в себя прихожу, Лены уже нет. Вздыхаю, ударив себя несколько раз по лбу, и бегу за ней. Но не успеваю, коза уже села в такси и уехала.

Глава 25. Кирилл

Что я там болтал про нервные клетки? Она даже восстановленные умудряется убить. Лена. Леночка, что же ты такая у меня неугомонная.

Телефон она, естественно, отключила, прекрасно зная, что я найду ее в два счета. Можно, конечно, сесть за работу, ведь она все равно вернется. Но, прежде чем вернется, глупостей натворить может. Например, отдаться этому Игорю. Даже думать об этом не хочу.

Несколько минут у меня уходит на то, чтобы найти контакты этого малахольного Игоря,