наглости оказаться лицом к лицу с немецким солдатом на территории лагеря. Она выдержала зрительный контакт и отказалась уступить ему дорогу. Я была потрясена тем, что взрослый человек не знал правил поведения так же хорошо, как моя мама, и повел себя настолько очевидно неправильно. За такой умышленный акт неповиновения подразумевался только один вид наказания.

Мама сжала мою руку и прошептала: «Помнишь, чему я тебя учила? Вот теперь смотри».

Большинство матерей заставили бы своих детей отвернуться или прикрыли бы им глаза рукой, чтобы оградить их от созерцания дальнейших зверств. Но не моя мама. Мы жили в страшные времена, и она делала все возможное, чтобы сохранить мне жизнь. Она пыталась научить меня, что действия имеют последствия, и считала, что мне нужно было увидеть их своими глазами, чтобы понять реальность, в которой мы живем.

Я наблюдала, как офицер подошел к женщине. Он вытащил пистолет из кобуры и выстрелил ей в голову в упор. Она упала на землю. Ее муж и трое их детей закричали и, рыдая, подбежали к ее телу, скорчившемуся вокруг столба. Все четверо рухнули на землю рядом с ней, раскачиваясь взад-вперед и истерически рыдая. Толпа разошлась, оставив их наедине с их горем.

Я повернулась к маме и прошептала:

— Мама, ты обещаешь мне, что будешь соблюдать все правила?

Она кивнула и ответила:

— И ты тоже, хорошо?

В ту ночь в лагере воцарилась тишина, люди размышляли о казни и ее последствиях. Даже здесь, где евреи приносили пользу в качестве рабов, в конечном счете жизнь их ничего не стоила.

В последующие месяцы с фабрик возвращались домой все меньше и меньше людей. На сталелитейном заводе произошли несчастные случаи на производстве. Некоторые погибли на оружейных заводах в результате воздействия токсичных химических веществ.

— Люди ведут себя неосторожно, — говорила мама. — Они вдыхают желтый порошок, а он разрушает легкие. Всегда надо быть начеку, тем более на работе.

Я помню, что они называли порошок «желтой смертью». Теперь я понимаю, что погибшие отравились тротилом, взрывчатым веществом, содержащимся в бомбах и снарядах. Вероятно, рабочие-рабы мало что могли сделать, чтобы защитить себя от химикатов, разве что прикрыть лицо влажной тканью.

Почти каждую ночь мои родители вели один и тот же разговор: пока они будут осторожны и полезны, им сохранят жизнь. Но как долго это продлится?

Время в Стараховице тянулось медленно. Пришла и ушла долгая, холодная зима. Мой распорядок дня, казалось, так и не поменялся. Самым важным для нас как для семьи было то, что мы все еще были живы и вместе, хотя мои родители проводили большую часть времени на фабрике.

Главной проблемой стал голод. Количество еды, которую нам давали, начало существенно уменьшаться. У меня не было никакого средства для измерения времени, кроме внутреннего чувства ожидания, пока меня покормят. Желудок был самыми надежными часами. Я с нетерпением ждала обеда: Ривка, беременная еврейка, жившая в семейных бараках, давала нам небольшую порцию супа и хлеба. Обычно после еды мы возвращались к нашей страшной игре в «Поймай еврея».

Но однажды днем, весной 1944 года — мне было тогда около пяти с половиной лет — Ривка задержала нас у себя подольше. Я хорошо помню тот день. Было солнечно и тепло. На полу рядом с нашим столом Ривка соорудила импровизированную печь, выложив квадрат из кирпичей, покрытых куском жести. Она оставила достаточно места, чтобы разжечь небольшой костер из бумаги и веток. У каждого из нас была жестянка для каши, в которую она насыпала немного муки. Она смешала муку и воду в своей собственной миске и приготовила простое тесто. Затем она налила нужное количество воды в наши банки и сказала: «Теперь повторите то, что я сделала. Постарайтесь, чтобы вся мука была влажной, сделайте тесто как можно более гладким».

Все дети восприняли урок с энтузиазмом. Я помню чувство радости от того, что меня учат чему-то новому, и от того, что мои пальцы становятся липкими.

— Теперь разровняйте тесто кулаками, пока оно не станет настолько ровным, насколько возможно. Раскатывайте комочки руками. Лепешка должна быть как можно более плоской.

Затем она показала нам, как брать вилку и делать отверстия в тесте.

— Дети, вы должны сделать это как можно быстрее. Поторопитесь.

Мы все мгновенно среагировали на настойчивость в ее голосе. Я предположила, что она торопила нас, потому что то, что мы делали, было чем-то запретным. Краем глаза я высматривала сторожевые башни. Их пулеметы были направлены в нашу сторону. Я боялась, что солдаты перестреляют нас, если мы скоро не закончим.

Ривка по очереди ставила каждую из формочек с кашей на огонь. Тесто выпекалось очень быстро. И готовый продукт вкусно пахнул. Я сразу же захотела полакомиться своим.

— Итак, дети, я знаю, что вы умираете с голоду, — сказала она, — но вам не разрешается брать ни кусочка этого хлеба. Ни при каких обстоятельствах. Вы должны отнести его домой и отдать родителям, а они уж с вами вечером поделятся. Все понятно?

Мне было трудно подчиниться, потому что, как и сказала Ривка, я страшно хотела есть. Но к тому моменту послушание стало для меня нерушимой ценностью.

Как обычно, мои родители вернулись в семейные казармы поздно. Возможно, было десять или одиннадцать часов вечера. Я крепко спала, прижимая к себе свое творение. Они осторожно разбудили меня.

— Посмотри, что я приготовила для вас, — сказала я, распираемая гордостью.

Отец осторожно разломил крекер на три равные части и прочитал молитву. Мать разрыдалась.

— О, это первая ночь Песаха! — всхлипнула она.

Мама так много работала на оружейном заводе, что потеряла счет времени.

— Ты помнишь прошлогоднюю Пасху? — спросила она моего отца.

— Да, — ответил он. — В тот день началось восстание в Варшавском гетто.

— Так много всего произошло с тех пор, — сказала мама. — Я просто не могу в это поверить.

— И у нас тогда не было мацы, которую можно было бы разломать, — сказал отец. — Но у нас все еще были семья и друзья. Спасибо тебе, Тола, за этот замечательный, ценный подарок.

Слезы текли по щекам мамы, она вспоминала о своей потерянной семье и праздновании Пасхи в далеком прошлом.

Песах — один из самых важных праздников в еврейском календаре. Каждую весну мы восхваляем Моисея, возглавившего бегство сынов Израилевых из Египта после 200 лет рабства. Суть этой истории — освобождение, а маца символизирует тяготы рабства и бегство еврейского народа на свободу. Мы называем ее хлебом скорби.

Песах в годы Холокоста был особенно мучительным. Трудно представить