усилилась месяц спустя, в середине апреля, когда в 112 километрах от нас еврейские повстанцы в Варшавском гетто начали свою героическую битву против элитных немецких войск. Солдаты, охранявшие нас, боялись, что восстание может распространиться на другие гетто. В Томашув-Мазовецки им не о чем было беспокоиться. Мы были зажаты на четырех улицах и полностью окружены. Наши комнаты обыскивали по нескольку раз. Немцы знали наверняка, что у нас нет оружия. Чем мы могли атаковать их? Тем не менее они все равно открывали огонь, если кто-нибудь оказывался достаточно храбр, чтобы рискнуть перелезть через колючую проволоку.

Все это время в Sammlungstelle мы неустанно работали над одеждой. Горы изъятого имущества поуменьшились.

Скоро от них ничего не останется. А ведь эти предметы одежды были самой причиной нашего дальнейшего существования. Имущество мертвых поддерживало в нас жизнь. Что произойдет, когда склад опустеет, а наша работа подойдет к концу? Что бы с нами стало? К маю 1943 года уже не было необходимости приходить на работу всем составом — прямая угроза тем, кто оказывался непродуктивен и больше не работал на благо Третьего рейха. Было ощущение, что на горизонте образовалось что-то новое. Опыт научил нас, что перемены в наших обстоятельствах никогда не приносили ничего хорошего.

Мрачное настроение усугублялось зловонием гниющих отходов. В не по сезону жаркую погоду вокруг куч мусора роились мухи. За колючей проволокой, до самого горизонта, мир был насыщен красками, природа облачалась в свои летние одежды. Красота была настоящим праздником для глаз и в то же время подчеркивала глубину нашего отчаяния.

К этому моменту в гетто оставались около семисот человек. Их число сократилось после отправки небольших групп в трудовой лагерь в городке Ближин в 80 километрах на юго-восток.

30 мая было объявлено, что должен состояться еще один отбор. Само слово Отбор вызывало чувство панической тревоги. Мы уже знали, что обычно это слово означало смерть. Гестапо объявило о намерении отобрать тридцать шесть человек, которых планировалось оставить в гетто: их имена зачитали. Мы трое оказались в списке: мама, папа и я. В то время я была слишком мала, чтобы осознать всю важность этого события, но для моих родителей и других тридцати трех человек это был страшный момент. Они боялись, что нас немедленно расстреляют или отвезут на кладбище и там казнят.

Остальные жители гетто, около шестисот пятидесяти человек, вернулись в жилища, чтобы собрать кое-какие необходимые вещи.

«Матери будили детей от глубокого сна, торопливо одевали их, обливая горячими слезами», — пишет мой отец. — «Они знали, что уход из этого места означал, что их будущее еще более тревожно. Люди бежали к своим родственникам, друзьям, помогали друг другу собирать вещи и держались друг за друга, будто прощались в последний раз».

Воздух пронзил свисток, приказывающий всем жителям гетто собраться на Appellplatz — пункте сбора. Тревожное предчувствие пробежало по выстроившимся в пять рядов несчастным. Затем имена тридцати шести избранных снова зачитали вслух, и мы отошли в сторону. Немцы приказали оставшимся 650 следовать к железнодорожной станции.

«Почему вы оставляете нас позади? — кричали люди вокруг меня, когда колонна евреев в последний раз проходила через ворота гетто. Крик этот пронзил воздух, как нож, достиг небес, он исходил прямо из сердец матерей», — пишет мой отец. — «Леденящее душу зрелище. Пихлер ухмыльнулся и приказал нашей группе следовать за ним в Sammlungstelle. Нас втолкнули в здание и заперли внутри. Дверь охраняли охранники в шлемах с автоматами. Немцам доставляло удовольствие нагонять на нас ужас. Все, кто был внутри, в любой момент ожидали, что их отведут на кладбище и расстреляют», — пишет мой отец.

Я не могу вспомнить, как долго мы были заперты на складе, но я точно помню, что неподалеку слышалась стрельба. Теперь я понимаю, что это было. Немцы переходили из квартиры в квартиру, из комнаты в комнату на четырех улицах Блока, убивая всех, кто все еще прятался или был слишком болен, чтобы двигаться.

Некоторые из тех, кто был убит в тот день, остались, потому что не могли смириться с перспективой отправки на бойню в вагоне для скота, они предпочли умереть в знакомой обстановке.

После того как грохот оружия прекратился, охранники открыли дверь, и мы поняли, что на этот раз нас пощадили. Они заперли нас, потому что хотели, чтобы мы думали, что мы следующие, а также потому, что им не нужны были свидетели.

Многие евреи, читающие это, прямо сейчас будут глубокомысленно кивать себе и думать: я знаю, почему они выжили — гематрия. Гематрия — это еврейская разновидность нумерологии, в которой каждая еврейская буква имеет числовое значение. Таким образом, считается, что некоторые слова обладают мистической силой. Ключевое слово в нашем случае — chai — означающее «жизнь». Числовое значение слова chai равно восемнадцати — отсюда еврейская традиция дарить подарки, скажем, в восемнадцать долларов или кратные восемнадцати, как доброе пожелание на всю жизнь. Тридцать шесть — дважды восемнадцать — особенно благоприятное число. Оно олицетворяет две жизни.

Возможно, сам факт, что в тот день из всего населения гетто отобрали тридцать шесть человек, был совпадением или, возможно, в этом все-таки была замешана высшая сила. Кто знает? В любом случае именно мы, запертые на том складе, получили второй шанс на жизнь.

Нельзя отрицать, что мне невероятно повезло стать одной из немногих детей, избежавших резни в родном городе. Однако то, что последовало за этим, оказалось чем угодно, только не привилегией.

Гестапо приказало нам очистить четыре улицы Блока. Внутри и снаружи. Мы должны были уничтожить все доказательства военных преступлений. Самым важным из всего этого было то, что не должно было остаться никаких следов плоти или крови. Мы должны были создать видимость, что евреи ушли организованно — что им не причинили никакого вреда — на случай, если Красный Крест или другая предположительно нейтральная организация начнут задавать нежелательные вопросы. Вместе с тем я сомневаюсь, что немцы разрешили бы Международному Красному Кресту доступ в гетто. Скорее всего, территория готовилась к распределению между поляками или немцами, в рамках плана Гитлера по отбору населения для Третьего рейха исключительно по фактору принадлежности к арийской расе.

Задачи, которые ставили передо мной на пятом году от рождения, не должен был выполнять ни один ребенок, а я не могла не то что спрятаться — и глаз отвести не разрешалось. Картины, которые я наблюдала в те последующие недели, преследуют меня по сей день и не дают мне спать по ночам, а после прочтения книги воспоминания всколыхнулись