Кармен испугалась. Она знала, что Долгорукий не терпит насмешек над собой, да еще при людях. А она расслабилась, почувствовала себя независимой. За такое можно очень жестоко поплатиться.

— Это не со зла, нервное это у меня, — зачастила. — Сам понимаешь, ведь он меня под стволом все время держал. Изнасиловать грозился и убить, если бабки не получит или если твои люди попытаются его взять. Мерзкий такой, маленький, противный! Я столько пережила, столько!.. — И Кармен заплакала, пытаясь слезами задобрить своего сурового покровителя.

Не тут-то было. Иван Леонидович подошел к ней, схватил за волосы.

— Смотри, ты меня знаешь! — прошипел. — Что, почувствовала себя на высоте, думаешь, власть у тебя надо мной? Да я, если захочу, десяток таких, как ты, найду, и они двадцать четыре часа в сутки будут мне ноги лизать за то, что внимание на них обратил. Падаль! — Он резко толкнул Кармен, бросил на пол, презрительно пнул ногой. — Еще раз услышу такие песни — уничтожу!

С этими словами вышел и прикрыл за собою дверь, чтобы парни не видели, как Кармен, несравненная Кармен, мечта всякого, кто ее видел хоть раз в жизни, валяется на полу в слезах.

— Значит так, — приказал он, — оставите внизу двух человек и возвращайтесь домой. Мне надо подумать, как этот ублюдок мог уйти. Будьте наготове, я могу вас вызвать в любой момент.

Вернулся к Кармен. Та уже поднялась, вытерла слезы и теперь маскировала их следы на щеках с помощью французской пудры.

— Ты хорошо его запомнила? — спросил Долгорукий, опускаясь по случайности в то же самое кресло, в котором сидел до этого Малыш.

— Маленький такой, ниже тебя на полголовы, — опять зачастила Кармен. — Глаза зеленые и не мигают, волосы короткие, как сейчас все панки носят, глаза… ну такие, чуть-чуть корейские. Худенький, почти пацан. Хотя, наверное, старше, чем выглядит.

— До этого видела его? У кого-нибудь… случайно. Ты ведь любишь отираться в разных компаниях.

— Нет, — покачала головой Кармен, — у меня память неплохая: я его видела в первый раз.

— Надеюсь, что и в последний, — мрачно добавил Долгорукий.

Его мучило чувство вины: жестоко поступил с Кармен. Но чем сильнее было это чувство, тем больше он ее ненавидел. Не в его правилах было признавать собственную неправоту. Что ж это с ним происходит? Он ощутил потребность сделать с Кармен что-нибудь нехорошее, унизить ее. — Раздевайся, — бросил коротко.

— Что?

— Раздевайся! — заорал он, срываясь с кресла. — Снимай тряпки с себя, все!

Кармен не знала, что делать. Такие срывы уже бывали у ее немолодого покровителя. Тогда она зажималась, внушала себе, что лучше не перечить, наступить на горло собственному самолюбию и выполнить все, что он требует. Что ж, пожалуй, и на этот раз придется уступить. Ни слова не говоря, она начала раздеваться — медленно, словно в надежде, что Долгорукий передумает.

— Что ты мне тут стриптиз устраиваешь! — еще больше разозлился он и стал срывать с нее одежду: что-то пошло по шву, что-то затрещало. Потом рывком притянул ее к себе, голую, грубо схватил за грудь, сжал так, что из глаз у Кармен брызнули крупные слезы.

— Больно, — прошептала она.

— Ничего, зато сладко, — отвечал он, расстегивая брюки. Ее боль доставляла ему наслаждение, заставляла забыть об унижении, которое он испытал, выкладывая какому-то фраеру тридцать штук, возбуждала. Намотав на ладонь густые волосы Кармен, он рывком заставил ее опуститься на колени, заглянул в широко раскрытые глаза. — Тридцать тысяч долларов — очень большие бабки, — цедил безжалостные слова, — тебе долго придется отрабатывать их.

И Кармен поняла, чего от нее хотят.

* * *

Для майора Морозова наступило временное затишье. Нет, в городе по-прежнему убивали, грабили, воровали, но среди этого моря зла майор не находил весточки от того, кто с недавних пор стал его главным противником. Перебирая по утрам лежащие на столе сводки о происшествиях, Морозов думал, анализировал, гадал: где сейчас таинственный убийца? Что означает столь длительный перерыв в его действиях? Отхватил жирный кусок и затаился? Но где отхватил, и как это ему удалось без мок-рухи, к которой, как майор понял, преступник относился как к делу вполне ординарному. Он убивал человека, как убивают комара.

Морозов не знал, что в тот вечер, когда он был с визитом у Долгорукого, этому вору в законе пришлось раскошелиться на целых тридцать тысяч баксов и что достались они не кому-нибудь, а все тому же загадочному убийце. Так что Малыш действительно отхватил жирный кусок и, удовлетворенный, переваривал добычу.

А майору пришло в голову посетить белокаменную. Но не исторические достопримечательности столицы интересовали его — он хотел порыться в архивах бывшего Союзгосцирка, пообщаться с ветеранами манежа, послушать их рассказы про отбойные номера, каких сейчас уже нигде не «работают».

Выбил себе командировку, созвонился с двумя — тремя знакомыми, с которыми когда-то вместе учился в академии, заручился их обещанием помочь и, почти уверенный в том, что в его отсутствие инопланетянин (так он с легкой руки эксперта-ветеринара окрестил своего врага) не предпримет резких движений, отбыл.

Прямо с вокзала майор поспешил первым делом отметить командировку, а то однажды он забыл это сделать, и пришлось выкладывать изрядную сумму из собственного кармана. Поставив штамп о прибытии, он поехал на встречу с одним из деятелей творческого союза артистов-ветеранов цирка. Время и место были оговорены заранее. Его собеседником оказался старик лет под семьдесят, с хитрым прищуром небольших, глубоко посаженных глаз и открытой улыбкой.

— Не обращайте внимания на мои седины, у меня с головой все нормально, даже справка есть, — шуткой встретил его старик, протягивая руку.

Рукопожатие оказалось неожиданно крепким, да и сам бывший циркач внушал чуть ли не зависть своей подтянутостью и бодростью.

— А что вы хотите, — ответил старик, представившийся как Олег Васильевич, на комплимент Морозова, — я почти сорок лет выступал на арене цирка, был гимнастом, приходилось всегда поддерживать форму, привычка осталась и сейчас. Сорок минут каждое утро гимнастика, потом холодный душ, по вечерам горячая ванна. Кстати, рекомендую, снимает все стрессы.

Морозов не говорил, что подозревает некоего человека, возможно, циркача, в серии убийств. Опасался, что может сработать корпоративная солидарность, и Олег Васильевич не будет с ним до конца откровенным. Построил беседу так, будто его интересуют старые цирковые номера, сегодня уже сошедшие с манежей. Вот, скажем номер с метанием ножей…

— Как же, как же, помню! Да, его давно уже не работают. С одной стороны, ушли старые мастера, с другой — охрана труда не позволяет. А зрителя в этом номере привлекало не столько искусство метателя, сколько риск того, кто играл роль мишени.

— А вы не помните кого-нибудь из тех, кто работал, как вы выражаетесь, этот номер? — спросил Морозов.