Мы находились в той части кабинета, где стояло красное кресло, в котором я вчера нашла спящего Эллиота. Сейчас в нем сидел Трумэн Хилл, и оно было развернуто спинкой к окну. Также в кабинет принесли три складных деревянных стула, чтобы остальным тоже было где сесть. Мистер Диетз достал из кармана длинный белый конверт, открыл его и вытащил несколько сложенных листов бумаги.

— Согласно окружным архивным записям, Диан Демут родилась здесь, в Либерти, — сказал он. — В записях нет регистрации брака, только рождения. Ребенок женского пола, София Линн Демут, родилась у Диан в больнице Уэст-Либерти тридцать лет назад, двадцать третьего ноября. Согласно медицинскому заключению, ребенок родился со значительными повреждениями. — Он остановился, сложил бумаги и сунул их обратно в конверт.

Наступила неловкая тишина. Рой поерзал на стуле и прокашлялся.

— Я не понимаю, — сказала я. — Кто такая Диан Демут и при чем здесь моя мама?

— Все довольно непросто, — повторил Рой.

Мистер Диетз кивнул, повернулся к Трумэну Хиллу и спросил:

— Как вы хотите действовать дальше, сэр?

Тот, разглядывая свои руки, сложенные на коленях, ответил не сразу. В конце концов тишина стала невыносимой.

— Вы солгали мне о моей матери, — сказала я. — Она здесь жила, и вы это знаете. Почему вы не хотите сказать мне правду?

Трумэн Хилл поднял на меня глаза. Я думала, он будет в ярости из-за того, что я обвинила его во лжи, и ожидала, что его глаза из морского стекла будут гневно сверкать, как вчера, но, к моему удивлению, я увидела, что в них стояли слезы.

— Все это неправильно, — произнес он. — Джентльмены, пожалуйста, подождите за дверью, я хочу поговорить с девочкой наедине.

— Я не хочу оставаться с вами одна, — возразила я. — Рой, не уходите.

Но Рой и мистер Диетз встали со стульев.

— Я не хочу оставаться с ним одна, — повторила я. — Он думает, что я — это кто-то другой.

— Нет, Хайди, — сказал Трумэн Хилл. Теперь он смотрел прямо на меня. — Я прекрасно знаю, кто ты на самом деле.

— Диан Демут — твоя бабушка, Хайди. А ее дочь, София, твоя мать, — начал Трумэн Хилл.

Еще вчера, стоя перед этим креслом, я услышала, как Эллиот говорит мамино слово. И вот я снова находилась здесь, где время словно остановилось, и в первый раз слышала мамино имя: София.

— Когда Диан пришла ко мне с просьбой о помощи, мне нужно было отослать ее в Роско или дальше на север, в Сиракьюз, где есть государственные интернаты. Вместо этого я позволил ей уговорить себя принять Софию в Хиллтоп на благотворительных условиях. Она жила у нас совершенно бесплатно чуть больше года, и ей было здесь хорошо. Она была счастлива и нашла здесь своего лучшего друга — Эллиота. София и Эллиот были неразлучны. А я был так рад за Эллиота — ведь у него никогда не было друзей, — что не видел, что происходит. Когда Диан пришла ко мне и сказала, что София беременна, сначала я ей не поверил. А когда она обвинила Эллиота в том, что он отец ребенка, я думал, что это невозможно. — Тут он остановился, а потом добавил: — Ведь они сами были как дети.

Я не смотрела на него, пока он говорил. Вместо этого я не отрывала взгляда от цветка рядом с креслом, того самого, с длинными остроконечными листьями и свисавшими со стебельков чудесными цветочками. Я дотянулась до одного из них и сжала его между пальцев. Легко отделившись от стебля, хрупкий цветок рассыпался у меня в руках. Сморщенные лепестки посыпались на ковер, словно крошечные белые слезы. Цветок был настоящим.

— Шансы, что у Софии и Эллиота родится здоровый ребенок, были очень невелики, — продолжил Трумэн Хилл. — Я считал, что будет правильнее прервать беременность. Но Диан отказалась. Она настаивала, что может вырастить ребенка сама. Я не хотел способствовать рождению еще одного ребенка, который не сможет вести полноценную жизнь, — достаточно было видеть, как страдает Эллиот. Диан умоляла меня передумать, а поняв, что я не сдамся, пригрозила обратиться к властям. Репутация Хиллтопа была бы уничтожена, а я потерял бы все, что имею.

Трумэн Хилл подался вперед. Луч солнца, струившегося в комнату через большое окно за его спиной, упал на стекло его часов, и на стене рядом затанцевал крошечный солнечный зайчик.

— Поэтому мы заключили сделку, — продолжил он. — Я дал Диан достаточно денег, чтобы она увезла Софию в другой город, когда подойдет ее срок. Также я согласился ежемесячно присылать ей деньги, чтобы они ни в чем не нуждались. Диан выбрала Рино, и я открыл там счет, устроив так, чтобы квартира и другие траты оплачивались напрямую с моего счета, — так я мог следить, на что тратятся деньги. Она не должна была связываться со мной ни после рождения ребенка, ни когда-либо еще. С того момента я не должен был знать ничего об их жизни. Я заплатил за это небольшое состояние.

— Я ждал, что Эллиот будет скучать по своей подруге, но думал, что со временем он забудет о Софии, как и о многом другом. Если бы я знал, как ошибался, то, возможно, поступил бы иначе. С тех пор как София уехала, Эллиот никогда не был прежним. Он много плакал и бился головой об стену. И словно этого было мало, чтобы я постоянно чувствовал свою вину, все эти тринадцать лет он каждый день повторял имя твоей матери. Он до сих пор о ней не забыл. Моей самой большой ошибкой было считать, что любовь Эллиота недостаточно глубока, потому что у него нет слов, чтобы ее выразить.

Впервые с того момента, как он начал говорить, я взглянула на Трумэна Хилла, моего дедушку. Под его глазами залегли темные круги, словно он не спал всю ночь, и он массировал свой лоб кончиками пальцев. Наши глаза встретились, но я отвела взгляд. Он вздохнул и снова откинулся на спинку кресла.

— Тринадцать лет Диан держала свое слово, и, пока Эллиот все помнил, я изо всех сил старался все забыть. Как вдруг, ни с того ни с сего, из Невады мне стала звонить некто по имени Бернадетт. Я думал, что это Диан, — я даже был в этом уверен. А когда приехала ты, я решил, что она послала тебя, чтобы снова выжать из меня денег. Но денег у меня больше нет. Остался только Хиллтоп, и, когда меня не станет, Хиллтоп будет всем, что достанется Эллиоту…

Трумэн Хилл на некоторое время замолчал, потом поднял на меня взгляд:

— У тебя есть вопросы?

Правда буквально залила меня, нахлынув огромными волнами и затопив все вокруг. Я не могла найти слов. Какие у меня могли быть вопросы? Только один. Тот самый, с которого все началось.

— Что такое «сооф»? — спросила я.

Он печально улыбнулся.

— Так Эллиот звал твою маму, — ответил он. — Он не мог выговорить «София». И твоя мама не могла. Она называла себя…

Я уже знала.

— Сууф И. Я, — сказала я.

— Сууф И. Я, — повторил за мной он, словно говоря: «Да будет так».