Однажды холодным утром в конце ноября Дэниел шел через двор позади дома, когда из маслобойни внезапно донесся какой-то шум. Толчком открыв дверь, он вошел в холодное помещение, где никого не было, кроме Генриетты, пинающей ногой маслобойку и яростно ругающейся.

— Какого дьявола ты здесь делаешь?

— Будь она проклята, эта штуковина! О, я никогда не научусь на ней работать! — воскликнула она, топая ногами по сырому каменному полу. Несмотря на холод, капюшон ее плаща был откинут назад, открывая раскрасневшееся лицо и блестящие от расстройства карие глаза. — Уже второй раз молоко превращается в сыр, когда должно получиться масло! Я никак не могу уловить нужный момент. Это такая трудная работа! — Она снова пнула ногой маслобойку.

— Что ты хочешь этим сказать? — Дэниел подошел к ней, и Генриетта внезапно поняла, что раскрыла себя. Она замолчала и застыла в ожидании.

Дэниел задумчиво погладил рукой подбородок. В его голове отдельные эпизоды начали складываться в цельную картину, и не оставалось сомнений, что это была истинная картина.

— Есть несколько объяснений, — сказал он наконец. — Пойдем в дом. Здесь холодно, как в богадельне.

Генриетта последовала за ним в кабинет, где встала у двери, по-прежнему ничего не говоря. Дэниел наклонился и протянул руки к огню. Молчание затянулось. Он медленно выпрямился и повернулся к ней:

— Как я понимаю, твоя неспособность управлять маслобойкой не единственное, чего ты не умеешь делать?

Теперь не было смысла притворяться. Она даже обрадовалась, что больше не надо лгать, и подняла на него глаза.

— Да, именно так. Тебе также следует знать, что я ничего не смыслю в пивоварении, приготовлении пищи, травах и врачевании. Я понятия не имею, что делать со счетами или…

— Достаточно! — резко прервал ее Дэниел. — Мне все ясно. Но как это возможно, Генриетта? Почему тебя не научили всему этому?

Она закусила нижнюю губу.

— Меня учили.

Дэниел нахмурился:

— Что ты имеешь в виду?

— Все очень просто, — сказала она с горечью. — Не очень-то хочется учиться, когда тебя постоянно бьют, независимо от того, сделаешь ты что-нибудь хорошо или плохо. Вне дома мне было лучше, и потому я предпочитала убегать.

Дэниел медленно кивнул, затем поманил ее пальцем.

— Подойди сюда, фея. — Она осторожно приблизилась, и он положил руки ей на плечи, строго глядя на нее. — Почему ты до сих пор скрывала это?

Худенькие плечи под его руками слегка приподнялись.

— Я не решалась рассказать. Ты был так уверен, что я знаю все эти вещи, и, конечно, мне следовало бы их знать… ведь я должна учить Лиззи… — Генриетта замолчала, еще раз беспомощно пожав плечами. — Я пыталась учиться, но всего так много, что потребуется, наверное, целая жизнь.

— Чепуха, — сказал Дэниел, и в голосе его впервые прозвучали суровые нотки. — Я помогу тебе. И если захочешь, ты выучишься очень быстро. Теперь тебе не надо притворяться, и станет намного легче.

— Но у тебя сейчас и так много забот. — Она посмотрела ему в лицо. — Я тоже могла бы помочь тебе, если бы ты поделился со мной своими проблемами.

Дэниел вздохнул, отпустил ее плечи и снова возвратился к камину, чтобы поправить соскользнувшее полено.

— Пока я не получу известий от зятя, который собирается в Лондон поговорить со своим родственником, я не могу ничего решить. Меня беспокоит неопределенность. Даже если станет известно худшее, мне будет легче. По крайней мере я смогу принять какое-то решение.

Генриетта взяла его руку, ощутив налитые мускулы в разрезе рукава камзола. Он повернулся к ней и улыбнулся, истолковав ее жест, как стремление утешить его.

— Это время пройдет, фея, — сказал он, наклоняясь, чтобы поцеловать ее в уголок губ. — Плохие времена сменяются хорошими.

— Да, я знаю. Почему бы тебе не посидеть немного у огня, а я принесу тебе пива. — В озорных глазах ее заплясали чертики. — Это я умею. Если бы у меня была гитара, я бы сыграла тебе. Я играю вполне сносно, и мне говорили, что у меня приятный голос.

— Почему же ты научилась только этому, и ничему больше? — спросил Дэниел, насмешливо посмотрев на нее.

— Потому что мне это нравится, — ответила она просто. — И танцы тоже.

— Сейчас для таких развлечений неподходящее время, — сказал Дэниел, и его расслабленность исчезла. — Парламент решил привлечь короля к суду.

Генриетта вздрогнула.

— А в чем его обвиняют?

— В том, что он поднял армию против парламента и злоупотреблял данной ему властью, — с горечью произнес Дэниел. — Они считают его виновным. Надо подождать, чтобы увидеть, насколько прочно ими овладел дьявол и смогут ли они вынести королю смертный приговор. — Он встал, тяжело вздохнув. — Я должен поехать на лонгфордское поле и посмотреть, как его огораживают, а ты продолжай свои занятия, Гэрри. После ужина я покажу тебе, как надо подводить итог по счетам.

Дэниел вышел на холодный двор, размышляя о том, что услышал. Это соответствовало его мнению о Генриетте, И сейчас стало ясно, что ничего другого от нее нельзя было ожидать. Однако она была довольно сообразительной и быстро усваивала науку. По определенным причинам он решил скрыть ее недостатки, хотя предпочел бы, чтобы она с самого начала супружеской жизни призналась в отсутствии навыков ведения хозяйства. Надо уделять ей побольше времени, решил Дэниел. Девочкам тоже будет полезно дополнительное отцовское внимание. Был уже полдень, когда неотложные дела отвлекли его от этих мыслей.

Дэниел работал не покладая рук, и вскоре атмосфера в доме стала прежней, пока не разразился скандал.

Отвратительная погода, которая заставляла Генриетту и детей долгое время сидеть дома, наконец кончилась, и на смену пришли яркие солнечные дни, голубое небо и морозный воздух. Все трое возобновили дневные прогулки верхом, возвращаясь домой в сумерках, раскрасневшиеся и усталые, но в полном согласии. Госпожа Кирстон поджимала губы и недовольно смотрела на перепачканные юбки, оторванные пуговицы и растрепанные волосы. Она не могла наказывать детей, так как их сопровождала мачеха, часто такая же растрепанная, как и они. К сожалению, сэр Дэниел уехал в Элликот-Парк, и ему нельзя было рассказать об этих нежелательных прогулках. Поэтому госпожа Кирстон вынуждена была ждать, когда придет ее время.

Дэниел вернулся в субботу днем. Его визит к Элликотам не принес радостных вестей. Джеймс обратился в Лондоне в комиссию по делу своего шурина, но никакого решения пока не было принято. Дома Дэниела ждало письмо от сэра Реджинальда Транта, в котором он требовал уплатить долг сэра Джеральда Эшби и проценты, накопившиеся за последние десять лет. Требование было изложено в грубых выражениях, и Дэниел, побелев от гнева, смял письмо и швырнул его в камин.

Дэниел рассчитывал выплатить долг по частям, хотя и это должно было существенно урезать его средства, так как он собирался продать часть земли, чтобы уплатить контрибуцию. Дэниел вынужден был резко уменьшить число людей, работающих в доме, в садах и на полях. Мысль о том, что он обречет на лишения тех, кого должен уволить, доводила его до белого каления. Он был взбешен наглым письмом Транта и бесстыдным обманом негодяя Эшби.