– Приветствую великого певца Асгура!

– Приветствую великого путешественника Хуфхора и его спутников! – ответил певец.

– У меня много имен в Египте, – пояснил Хуфтор, увидев написанное на лице Мала недоумение, – Хуфтор, Хуфхор, Хирхуф…

– Я же привык звать его Хуфхор, – сказал Асгур.

Он последовал за проводником, чтобы поделиться с ним последними наблюдениями, полученными в странствиях по Египту. Хуфтор, не желая расставаться со старым знакомым, предложил сопроводить Асгура в один из близлежащих городов, где певцу предстояло выступить перед публикой. Так как для этого не было необходимости менять маршрут, Мал согласился. Он не стал возражать и против того, чтобы Асгур скрашивал утомительное путешествие песнями. Певец начал с того, что посвятил всех в историю открытия в самом себе таланта и петь, и обучать искусству пения.

– Я могу прямо на ваших глазах научить петь этого розовощекого юношу, – предложил Асгур, имея в виду Гора.

Гор в ответ поинтересовался, о чем поет Асгур, быть может, о море и рассекающих волны кораблях, о великих мореплавателях и удивительных странах?

– О, нет! Я пою о Великой любви…

И Асгур принялся рассказывать о том, как прекрасны сочиненные им стихи, потом достал из кожаного чехла эль-ауд и запел.

Песня была от имени девушки, влюбленной в молодого рыцаря. Она томилась в разлуке с возлюбленным. Асгур сначала пел куплет песни на арабском языке, а затем повторял его на французском. Иногда он останавливал верблюда, спускался на землю и молитвенно воздевал руки к небу:

Прохладное небо не в силах

умерить желаний пыл.

Жемчужины слез роняя,

каждую ночь хочу обратиться

в пыль на твоих ногах.

Стать пеплом, сжатым в ладонях,

радугой лечь меж волос,

медом стекать по губам.

Когда Асгур замолк, Мал спросил:

– Ты воспеваешь любовь. Приходилось ли тебе самому любить так, как ты поешь об этом?

– Да, и в моем чувстве изначально господствовала безнадежность соединиться с той, к которой была устремлена моя душа.

Мал уточнил туманное высказывание поэта:

– Иными словами твоя любовь была безответной?

– Всему виной мое искусство. Однажды моя возлюбленная сказала мне: «Я клянусь вам, что люблю вас как поэта и певца. Я хочу сохранить ваш образ в мире грез, но в мире земном вы мне безразличны».

– Ты не любил ее, Асгур, – вмешался Хуфтор. – Ты был влюблен в порождение фантазии, взлелеянный тобою прекрасный призрак.

– Знаешь ли ты, самый беспощадный из известных мне путешественников, как я мечтал сорвать с нее одежды и подарить ей тысячи поцелуев, а потом еще тысячу и еще столько, сколько песчинок в песках нубийской пустыни, – возмутился Асгур. – Ее чары проникли мне в голову. Я не мог ни о чем думать, кроме как приникнуть к ее тайным губам и пить с них миртовый сок, слушая сладкозвучные стоны возлюбленной.

Асгур прикоснулся к струнам элъ-ауда и запел:

Когда же, наконец, и ты поддашься

Ночному безрассудству, позабыв

Про осторожность, клятву дашь

Повиноваться мне беспрекословно

Одну лишь ночь? Но и ее довольно,

Чтоб красоте божественной предаться.

Быть может, так мы вырвемся из плена

Губительной тоски. На краткий миг

Блаженство неземное нас захватит.

И аромат, неслыханный, нежданный,

Пусть в одночасье опьянит. С тех пор

Я больше никогда не буду прежним.

Неистово усладе предаваясь,

Мы в океане ночи поплывем,

И плоть сольется с плотью без остатка.

Преподнесу тебе с избытком поцелуев,

Всю наготу твою по капле выпью,

И в кровь вольется тьма и яд желаний.

Ты знаешь вкус запретных наслаждений

И ненасытна до изнеможенья.

Нас демоны печали не настигнут

Они минуют колыбель любви -

Ту, что в руках своих согрели боги,

Твоею красотой ослеплены…

Пение Асгура оборвал громкий хохот Моркварда. Не оборачиваясь, монгол подстегнул коня и поскакал вперед.

– Именно в очаровании самим собой ты черпаешь вдохновение, – сказал Хуфтор, тоже едва сдерживая смех.

– Я не могу иначе, – сказал Асгур и пропел:

Серебряная ива плачет.

Слеза упала на мою ладонь.

О ком ее тоска, лишь ветер знает…

– Пускай искра очарованности освещает мрак твоей жизни, – Хуфтор посерьезнел. – Но не раздувай ее до пламени – оно сожжет тебя дотла. Я сам предпочитаю разочарование, ведь чувства должны возвышать душу, а это возможно только в том случае, если ненасытные желания останутся неудовлетворенными.

В город зрелищ и развлечений Дамиетту они приехали уже вечером. Хуфтор и Гор отказались пойти на выступление Асгура, и певец ушел опечаленный. До начала представления еще оставалось время, и путники потратили его на пополнение запасов провизии. После чего двинулись вслед за пестрым людским потоком, жаждущим усладить слух пением певцов, съехавшихся со всего Египта.

Для зрелищ в центре Дамиетты была возведена огромная каменная арена. Зрители заполнили трибуны в ожидании ангельского пения. В глубине арены, на деревянном помосте, установленном на песке, собрались несколько человек. Каждый из них успел прославиться извлечением из своей груди невероятных по красоте звуков: бородатый итальянец, благодушно сложивший руки на далеко выступающем вперед животе, два держащихся рядом испанца: один – болезненного вида коротышка с заостренными чертами лицами, с любопытством разглядывающий публику, другой – погруженный в себя пожилой красавец. Асгур сидел в стороне и небрежно перебирал струны эль-ауда. Между ними нервно вышагивал взад-вперед высокий молодой египтянин. Он периодически встряхивал шевелюрой и вскидывал пылающий взгляд на зрителей. Его полноватое тело было затянуто в облегающее одеяние, а за плечами развевалась короткая накидка. Каждый раз, заслышав шум со стороны зрителей, он поднимал руку в знак приветствия, после чего опять принимался расхаживать по помосту. Он первым встревожился, когда на Арене появились львы. Асгур расценил их появление как часть представления. Испанцы встревожились: петь в том месте, где резвятся хищники, слишком опасно. Между тем, животные окружали помост с певцами, и Мал насчитывал их не меньше десятка. Львы щурились от яркого солнца и принюхивались к запахам, летящим навстречу. Единственный выход находился под северной трибуной. Через гладкие каменные стены выбраться было невозможно.