Он позвонил и попросил подхватить его «у любого метро». Я спросила, откуда он едет, и, услышав ответ, затосковала: ехать ему было до меня не меньше часа, а я так надеялась приехать на поиск пораньше. Но в конце концов мы договорились, я попросила его не опаздывать, поскольку у метро невозможно запарковаться, и повесила трубку.

Начал он с того, что опоздал на место встречи на 40 минут, причем сделал это в особо циничной форме: на подъезде к метро я увидела эсэмэску «я немного задерживаюсь». Остановившись у станции с аварийкой, позвонила ему и узнала, что «немного» – это 40 минут. Я разозлилась.

Потом мы долго и бестолково искали друг друга возле метро, и это тоже не прибавило мне хорошего настроения.

Полтора часа в машине он молчал сзади, вздыхал и что-то жевал.

На месте поиска мы естественным образом оказались в одной пешей группе. Лес был довольно простенький, вегетарианский: и бурелом скромный, и заросли аккуратные, видали мы и не такое. Он тем не менее еле шел: то и дело отставал, вскрикивал где-то сзади, кряхтел и тяжело вздыхал, постоянно выбивался из цепи то вправо, то влево, потому что обходил поваленные деревья (я, естественно, шла напрямик, а когда он горько пожаловался на тяжелый лес, только презрительно фыркнула). У него постоянно что-то случалось: падали очки, садился фонарь, цеплялась штанина. Он то и дело просил:

– Подождите!

– Я сейчас!

– Я застрял!

Конечно, он сделал это не нарочно, но факт остается фактом: надломленное деревце рухнуло именно после того, как он за него потянул. Просвистело оно сантиметрах в тридцати от меня, я даже испугаться не успела – испугался он и снова, как после своего опоздания, начал горячо и искренне извиняться…

Добил он меня тем, что залез на лежащее дерево, чтобы перелезть через него, и спросил нас, двух девочек, не может ли кто-нибудь из нас его подстраховать. Мы вдвоем весили меньше, чем он один.

– Э-э-э… – кисло сказали мы хором.

– Ничего, я сам, – отважно сказал он и действительно слез сам.

(«Молодец!» – с сарказмом подумала я.)

Я шла и только радовалась тому, как ловко спихнула старшинство в нашей маленькой группе на партнершу – ведь тогда за все его огрехи ответственность несла бы я! Меня и так раздражает все, что он делает, а как бы я кипела и переживала за качество его осмотра, если бы была руководителем!

Эта мысль меня немного примирила с его пыхтением где-то сзади до следующего жалобного стона. Оказалось, что у него снова сел фонарь, и теперь мы опять должны стоять и ждать, когда он распотрошит его, потом залезет куда-то на дно своего самого глубокого кармана – нет, это не тот карман, надо поискать в другом, – потом вытащит аккумулятор, потом ему надо посветить, потом он поймет, где у аккумулятора минус, где плюс… и так далее. И в тот самый момент, когда я все более раздраженно постукивала ботинком по бревну, дожидаясь, когда он закончит возиться, меня вдруг осенила странная и прекрасная в своей неожиданности мысль.

Он, кому так тяжело и плохо в лесу, кто еле по нему идет, у которого каждую минуту что-то происходит, все равно взял и поехал в этот лес ночью. Он стонет, страдает, но идет дальше, чтобы найти человека, который потерялся и блуждает где-то в темноте. Ему тяжело и плохо, но он приехал искать того, кому еще хуже. Он совершенно спокойно мог остаться дома и не ехать из своего Бибирева, где у него долго не было автобуса, из-за чего он опоздал, но приехал, потому что ему важно и нужно было оказаться здесь, потому что не мог не приехать и чувствовал, что должен.

После этого открытия я притихла и посмотрела на него совсем по-другому. Он по-прежнему еле шел, спотыкался, застревал, ругал «непроходимый» лес, но теперь меня это совершенно не раздражало. Напротив, я почувствовала какую-то странную нежность к нему, гордость от того, что иду рядом с таким человеком. Я совершенно переменила тон и старалась его подбадривать, показывала пути обхода завалов и сама следила за тем, чтобы он держал линию.

Оказалось, что нашему координатору, видимо, достался комплект неподготовленного оборудования, поэтому через четыре часа штабные аккумуляторы, в том числе и запасные, выдохлись окончательно, и мы повернули обратно.

У меня начало болеть горло, к тому же я стерла ногу и, если честно, все меньше и меньше верила в то, что наш потерявшийся в лесу – обстоятельства пропажи позволяли предположить, что он может быть где-то в деревне. Кроме того, я не ужинала, а еды с собой не взяла, поэтому по сумме факторов решила на этом сегодняшнюю свою миссию считать выполненной. Как оказалось, наша старшая группы тоже не возражает на этом закончить, потому что у нее режим перед соревнованиями. О нем и говорить нечего: он был рад-радешенек, что выходит из этого «ужасного» леса.

В штабе мы сдали оборудование, слили наши треки из навигатора в штабной компьютер и стали собираться. Координатор смотрела на нас с грустью, но, конечно, остаться не уговаривала.

– Значит, вы уезжаете? Все трое? – уточнила она.

– Да, – сказали мы со старшей.

– Я остаюсь, – вдруг сказал он.

– Как остаешься? – переспросила я, думая, что он, видимо, что-то не так понял. Он просто не мог остаться после своих мучений в лесу, он же только и мечтал, чтобы оттуда выйти.

– Ну да, остаюсь, – сказал он и улыбнулся. – Ведь мы же еще не нашли…

P.S. Найден, погиб.