Новая для меня специальность в «Лиза Алерт», которую я начала осваивать, когда шарахнули невиданные для нас рекорды – более ста лесных заявок за сутки в подмосковных лесах (максимум прошлого года – 39), – «Лес на связи». Это звонок потерявшемуся в лесу с пониманием того, что заряд его телефона не бесконечен с целью примерно определить, где он находится, и по возможности поменять местами или дать указания по дальнейшим действиям.

Это оказалось куда более ответственной и эмоционально тяжелой задачей, чем просто поиск в лесу. Если ты приехал на поиск, ты не видел этого человека, не знаешь, как он там и что чувствует, ты даже, скорее всего, не видел его родственников, которые заявили о его пропаже, – ты просто идешь и вместе с другими людьми (иногда их десятки и даже сотни) выполняешь свою небольшую задачу. Если потерявшегося нашли или ты закрыл задачу или исчерпал временной лимит, уезжаешь по своим делам.

Потерявшийся человек, с которым ты говоришь по телефону, – это совсем другое.

Это человек в твоей трубке, которому плохо здесь и сейчас, и он надеется на твою – именно твою! – помощь. Это человек, которому страшно. Это человек, у которого садится телефон – последняя ниточка, связывающая его с внешним миром. Наконец, это, возможно, тот самый будущий статистический один погибший на 12 потерявшихся в лесу.

Когда человек потерялся в лесу с телефоном и заявка об этом поступила в 112, ему немедленно начинают звонить все возможные службы и задавать одинаковые вопросы. Классические вопросы: «Вы где?» (в лесу) и «Что вы видите?» (деревья). Если человек потерялся с ребенком, ему позвонят вообще все, включая чуть ли не Мосгаз и Мосводоканал. Ему посоветуют залезть на дерево, чтобы посмотреть, что есть вокруг (пожилому человеку, который ничего нового с дерева не увидит), и идти на звук сирены (ночью без фонаря).

Поэтому задача специалистов «леса на связи» – во-первых, сделать так, чтобы человек сказал то, что нам важно услышать, отвечая на десятый подряд звонок неизвестно кого, а во-вторых, максимально быстро закончить разговор, потому что заблудившийся с телефоном и без телефона – это две большие разницы.

В первые мои разговоры с лесом у меня натурально тряслись руки. А вдруг я не спрошу важное и из-за моей бестолковости ребята не смогут определить местонахождение? А вдруг я прямо сейчас высажу ему телефон и тогда уже бессмысленно будет искать его с вертолета (особенно если у него нет спичек, чтобы развести костер, и фонаря)?

А потом был вечер, когда я прозванивала около десяти заявок, когда задействовала все имеющиеся в доме таймеры: через полчаса перезвонить двум потерявшимся бабушкам, через 20 минут позвонить спасателям, перезвонить тому, которого вроде локализовали, и узнать, вышел ли… И среди этих взвинченных, встревоженных людей вдруг:

– Девушка, миленькая, вышли мы на сирену, спасли нас уже, спасибо вам, спасибо всем, и дай вам бог здоровья, и пусть у вас все будет хорошо, и счастья вам, деточка!

С улыбкой до ушей прозваниваю следующего потерявшегося. Он спокоен, бодр, судя по дыханию, идет, и ему явно немного неловко из-за того, что кто-то его ищет.

– Да вы за меня не волнуйтесь, – убеждает он меня, – я работаю на скорой водителем, сам людей спасаю, и вот… – Он смущенно хмыкает. – Я ничего, я и в лесу в крайнем случае переночую, не переживайте за меня.

Я уточняю, какой у него заряд телефона, даю инструкции и обещаю не переживать. Через некоторое время он сам звонит мне и рапортует:

– Вышел на лесную дорогу, иду по ней, на дороге следы квадроциклов и другой техники.

Звоню через полчаса – вышел, встретился с МЧС. Ура!

Бабушки тоже вышли на звук сирены.

И тут падает заявка, которой я так боялась: дедушка с почти разрядившимся телефоном. Инвалид второй группы подвернул ногу, лежит в буреломе. Звоню, за две минуты выясняю то, что мне нужно, и, придав голосу строгости, говорю – по инструкции:

– Алексей Андреевич, это очень важно: вы должны сейчас выключить телефон, спрятать его в теплое сухое место и включить через час – если есть часы, то по часам, если нет, то по ощущениям, или если услышите вертолет!

Сказать такое человеку, который лежит неизвестно где в буреломе, очень страшно.

Через пять минут перезваниваю – он снова снимает трубку. Я еще строже повторяю инструкции по телефону, и на этот раз он его сразу выключает.

Я начинаю мучиться и мучить других: выношу мозг оперативному дежурному и, узнав, что на поиск летит вертолетный добровольческий отряд «Ангел», наше небесное всевидящее око, пишу сообщение авиакоординатору Лене Кипяток, чтобы узнать, как там Алексей Андреевич. Но ее сегодня рвут на части, она отстреливается короткими очередями, надежды на то, что сообщит, если найдут, никаких, и я уныло жду, стараясь хоть как-то отвлечься от мыслей о том, как там себя чувствует в темноте и буреломе инвалид второй группы с подвернутой ногой. И вдруг от Ленки прилетает короткое «нашли», и я ору от радости, прыгаю и скачу по комнате, пою песни и танцую что-то варварское. Он услышал вертолет и включил телефон, как я сказала, и я лопаюсь от гордости и радости. Лена, спасибо, что вспомнила обо мне и нашла три секунды на сообщение!

Это все происходит уже ночью, и утром я перезваниваю Алексею Андреевичу узнать, как он, как нога, как сердце. И снова, как это уже было с другими нашедшимися потерявшимися, слышу совершенно другой голос, другого человека. Алексей Андреевич в порядке, благодарит нас, хвалит («Какая служба у вас полезная!») и под конец спрашивает:

– Куда можно вам написать благодарность?

Вот тут я впервые в разговоре с потерявшимся не знаю, что ответить. Куда нам может написать пожилой сельский житель, не пользующийся интернетом?

– Н-н-не знаю…

– В общем, вы передайте, если сможете, мою признательность губернатору Воробьеву – такую полезную организацию сделал!

– Он ни при чем, мы сами… – пытаюсь объяснить я, – мы добровольцы…

– Да? – переспрашивает дедушка, и я понимаю, что он не верит. И снова не нахожу слов – чтобы объяснить, доказать, убедить.

Мы прощаемся…