авторитет директора в школе был непререкаем, и Гаттак догадывался, что заработал его Боров отнюдь не искусным преподаванием.

— Тогда я сам, — сказал Гаттак и вытянул из рук ближайшего к себе ребенка его кашу. Вместо нее он поставил на стол директорскую тарелку. Недоеденную же кашу он отнес Борову и поставил перед ним.

— Ешьте, господин директор.

— Что вы себе позволяете…

— Жри то, что я тебе дал! — рявкнул на директора Гаттак, чем повысил градус напряжения ситуации до предела. Затем уже более спокойно сказал. — Я учился в столице нашей Родины, и Великий Бор завещал мне и другим преподавателям следующее: дети — это наше будущее. Дети, которых сегодня мы обделим заботой и любовью, через годы выплеснут свою злобу на нас самих.

Он презрительно оглядел преподавательский состав и продолжил:

— Вы все должны понимать своих учеников. Жить их проблемами, жить их заботами, чувствовать их. Кто осмелится сказать, что я не прав? Кто посмеет еще сильнее расширить эту пропасть между низшими и высшими — пропасть, которую мы сами создали?

— Великий Бор завещал нам властвовать над низшими, — спокойно сказал один из преподавателей, тот, что сидел по правую руку от Марши Фарр.

Молодая же учительница вид имела крайне изумленный. Нет, не такого учителя истории она ожидала увидеть у себя в школе. Что ж, это выступление Гаттак готовил только для нее и, судя по всему, оно удалось. В ее глазах он теперь не типичный высший — он за права низших, он кормит детей, он видит несправедливость.

Все свои шаги и действия Гаттак просчитал заранее, и директорского гнева он определенно не боялся. Кто такой, по сути, директор школы? Ставленник, наемный работник, ни больше, ни меньше. Такой же, в сущности, как и сам Гаттак. Да, на его стороне связи в поселке, возможно, даже личные связи с клирикторатом. Но разве личные связи могут идти вразрез с постулатами, которые проповедует Бор? Гаттак так не думал, он все просчитал. Не побежит директор жаловаться. Ему звонил лично клирик-просветитель из Борограда (спасибо за это куратору Фарру). Позвонил, приказал, а директор поднял свой толстый зад и вприпрыжку побежал исполнять волю столичного чиновника. Гаттак знал, как будет вести себя с этим боровом уже через пять минут после знакомства с ним.

— Властвовать! — воскликнул Гаттак. — Именно властвовать, но не унижать! Ваше имя, преподаватель.

— Марселл, коллега, преподаватель географии.

— Рад знакомству, Марселл, — Гаттак чуть издевательски поклонился учителю. — Не соизволите ли вы попробовать пищу, которую ваши подопечные вкушают здесь ежедневно?

Учитель географии поднялся с места и взял свою тарелку, доверху наполненную деликатесами. Глядя в глаза Гаттаку, он медленно вышел из-за стола и направился к ученикам. При виде этого сухого долговязого высшего все ученики подобрались и вытянулись в струнку — видимо, из всех учителей этот отличался особой строгостью. Марселл медленно обвел взглядом учеников и выбрал себе жертву — маленького мальчика из младшей группы. Обменявшись с ним тарелками, учитель географии вернулся на свое место и принялся за еду. Гаттак был несколько удивлен — Марселл, не морщась, доел за учеником баланду.

Следом за учителем географии встали со своих мест и обменялись тарелками учительница младших классов Марша Фарр и учитель трудового воспитания Грегор Билл. «Счастливчики», которым достались преподавательские тарелки, все никак не могли осмелиться начать трапезу. Все сидели, пораженные происходящим, и чего-то ожидали. Гаттак же, видя такую нерешительность детей, понял: они не едят, потому что у остальных в тарелках все та же несъедобная гадость. Они боятся выделиться на фоне большинства. Парень знал, что дети могут быть жестокими, что коллектив может и не простить везунчиков. Недолго думая, он взялся переносить все блюда с преподавательского стола на столы учеников, вскоре ему начала помогать и Корра.

— А теперь, — торжественно подняв руки вверх, сказал Гаттак, — приступим к трапезе!

Дети колебались лишь пару секунд. Бесподобные по меркам низших яства были сметены с подносов за считанные мгновения. Дети набивали свои карманы белым хлебом, прятали за пазуху куски мяса и солонины, остальное же поедали с такой скоростью, с которой даже голодные бродячие псы не едят.

Гаттак наблюдал за этой картиной с легкой ухмылкой на лице. Когда дети уничтожили все припасы и уставились на него, он спокойно сказал:

— Надеюсь, вам понравился мой первый урок, — причем обращался он не столько к ученикам, сколько к преподавателям, и, в первую очередь, к директору Борову.

Раскрасневшийся от такой вопиющей наглости молодого учителя директор процедил сквозь зубы:

— Зайдите ко мне вечером, Гаттак. Нам стоит потолковать.

— Непременно, директор. Зайду, можете не сомневаться, — ответил Гаттак и вышел из трапезной.

Глава 13

Учитель — история

— Вы унизили меня перед всем преподавательским составом, но, самое главное, перед детьми! Не хотите объясниться, учитель Гаттак?

Директор Боров еще не остыл от своего гнева, и, казалось, готов был голыми руками разорвать Гаттака на части. Молодой учитель, закинув ногу на ногу, сидел в кресле посреди роскошного директорского кабинета и молчал, лишь легкая улыбка выражала его отношение к происходящему.

— Что все это значит, бес вас подери⁈ — грузный мужчина, тяжело дыша и брызгая слюной во все стороны, подскочил к Гаттаку, схватил того за ворот куртки, но тут же разжал пальцы. Он встретился с парнем лицом к лицу, и что-то во взгляде молодого учителя из столицы насторожило директора. Что-то еле уловимое, чуть заметное… Что-то опасное. Таким взглядом волк смотрит на свою будущую жертву, так изучает свою добычу орел, парящий в синеве неба. Взгляд Гаттака обжигал.

Директор сглотнул слюну, получилось довольно громко. Происходило нечто странное. По какой-то непонятной причине сейчас не Гаттак был «на ковре» у директора — в данную минуту все было с точностью до наоборот.

— Итак, потрудитесь объясниться, — уже более спокойным тоном повторил директор, вставая во весь свой двухметровый рост перед молодым учителем. Не мог он так просто отдать первенство в этой схватке, не мог и дико боялся именно такого финала этой дуэли. Этот щенок, выскочка из Борограда, эта тля столичная, не знавшая ни холода севера, ни голода Пустоши, сидел сейчас напротив, и хоть бы один мускул дрогнул на его лице. Почему он так спокоен? Кто стоит за ним? Что с того, что за него просил клирик-просветитель? Где клирик, а где Северный? Тут свои правила, свои порядки.

Гаттак выдержал паузу, затем все же отвел взгляд от директора и принялся разглядывать свои ногти.

— Вы занимаете этот пост уже более десяти лет, верно? — директор как-то сразу подобрался и кивнул, хотя и не собирался отдавать инициативу в руки Гаттака. В этом мальчишке чувствовалась какая-то необузданная сила, природы которой Боров не понимал.

— Стало быть, — продолжил Гаттак, — у вас было время, чтобы навести порядок со снабжением в школе?

— Что вы имеете в виду?

Гаттак встал, коротко кивнул директору и вкрадчивым голосом произнес:

— Я выяснил все, что мне было нужно. Задавать лишних вопросов, директор, не советую. Надеюсь, вы поняли, что на данном этапе ваше положение в школе, мягко говоря, шаткое.

Боров опять начал закипать, его лицо побагровело, воздух, который он успел вдохнуть, застрял где-то в груди и никак не хотел выходить. Директор сейчас больше напоминал бочку, доверху наполненную фекалиями, которые он готов был выплеснуть на Гаттака нескончаемым потоком сквернословия. Глаза его налились кровью и опасно заблестели.

— Не советую, директор, — Гаттак говорил так спокойно, что у Борова не оставалось никаких сомнений — перед ним человек, наделенный властью, большой властью. — Если вам дорого ваше положение, рекомендую убраться с дороги, забиться в угол и не мешать мне. И распорядитесь насчет продуктового довольствия своих подопечных. Отныне я буду сам снимать пробу.

— Да кто ты такой? Ты, щенок! Что ты о себе возомнил?

— Отныне обращаться ко мне на Вы.

Гаттак включил свой леденящий душу шепот. Он медленно приближался к Борову, глядя директору прямо в глаза снизу вверх. Разница в росте никак не меняла расклад. В этой комнате Гаттак был хищником, а Боров — жертвой. Оба это понимали. Но Боров не мог смириться с тем, что его положение меняют насильно. И ладно бы, клирики из клириктората просвещения — нет, его, Мику