Наконец, убирают крышку, вылавливают лавровый лист и корицу, дают покипеть, прибавив огня, еще чуть-чуть, если соус кажется жидковат. Ну, а потом и раскладывают по глубоким тарелкам или вот как “У ключа” — по этим самым заранее подогретым порционным сковородочкам, в сопровождении, само собой разумеется, картофельного пюре да еще и кислой капусты, слегка протушенной с крупно нарезанными яблоками в красном вине.

Подсаживаться к незнакомым людям за общий большой стол тут не только не возбраняется, а прямо и принято: всегда вежливо подвинутся, освобождая местечко на скамье. И когда, утолив первый голод и восторг, мне удается наконец поднять голову от своей порции, я принимаюсь осторожно разглядывать соседей.

На дальнем конце стола обнаруживаю образцово подстриженного клерка отчетливо банковского вида, расслабившего узел галстука ровно до второй пуговицы рубашки в корпоративную голубую полоску Той рукой, что свободна от стакана с пивом, он рассеянно ощупывает запястье румяной блонди лет двадцати в натянутом на коллекционный сдобный торс “маленьком черном платье” с открытыми ключицами и голыми лопатками. Ближе вижу благообразного бюргера с новенькими искусственными зубами, в тяжеленных очках на огромном хрящеватом носу, безотрывно и вполне доброжелательно пялящегося в белосметанное декольте девицы. А напротив — еще двух благополучных пенсионеров в вязанных в косичку жилетах поверх мягких фланелевых рубашек немарких цветов — они, подхихикивая, окликают заглядевшегося товарища, чтобы продолжить совместное изучение развернутого на столе журнала с какой-то таблицей во всю страницу, украшенной стилизованными картинками домиков, машинок, разинутых кошелечков, докторских саквояжиков и прочими пиктограммами, символизирующими, видимо, различные элементы системы социального обеспечения. Следом сидит университетский профессор с пятью авторучками, торчащими из нагрудного кармана, и в круглой, как циркулем нарисованной, седой бороде, ужасно похожий на французского леволиберального публициста Марека Альтера (или это он и был? черт его знает…), с любопытством скосившийся в чужой журнал с таблицей. И быстро-быстро тараторящая, безуспешно пытаясь вернуть его внимание, крошечная филиппинка в кругленьких очечках имени дядюшки Хо, совсем непонятно какого возраста, унизанная бесчисленными серебряными браслетами и перстнями. Потом два огромных мужика байкерского вида в кожаных штанах и черных рубахах с харлейдэвидсоновскими аппликациями, один из которых, краснорожий и лысоватый, ревниво разглядывает на левой руке филиппинки точно такой же перстень с полированным черным агатом, как у него самого на мизинце правой, слушая, как второй байкер — радикально черный, с бесконечным эфиопским лбом и сверкающими белками навыкате — рассказывает ему, закатываясь хохотом через каждые пять слов, какую-то жутко смешную, верно, историю. А картонки под стаканами у всех исчерканы, словно часовые циферблаты, по всему кругу, ясно, что сидят долго и прочно, перебирая привычные темы, наговоренные уже годами, наспоренные несчитаными гектолитрами выпитого тут.

И отдельно от этой цепочки только я. Нет у меня привычки сидеть за такими столами. Я из дальних краев, друзья, из странных суровых земель, там так давно не сидят. Там этих смешных наглядных моделей социальной интеграции не выстраивают. Мы там по одному теперь. Да и языка вашего я не знаю, и карандашных палочек на моем картонном кружке — видите — всего две.

Гауда, Южная Голландия, Нидерланды

Послушайте, какая история: оказывается, весь этот так называемый “эдам”, чуть ли не с детства нам знакомый и почти уже родной, — экспортная подделка. Ну, такой вот, вы помните, — шарами, покрытыми оболочкой из ярко-красного парафина и потом еще обернутыми в красную же шуршащую пленку. Нету этого “настоящего голландского “эдама” в Голландии, и никогда не бывало.

Ужас. Вот так живешь, живешь, режешь, откусываешь, запиваешь… И веришь ведь! То есть производятся эти красные шары действительно в Голландии, но в красный знаменитый парафин их закатывают исключительно для экспорта. А сами голландцы себе оставляют совсем другой товар: в нормальной желтой или иногда зеленоватой восковой корочке. И вкус если сравнивать… Ну, в общем, сравнивать-то как раз и не надо. Вкус — скажем так, деликатно, — у того “эдама”, что остается голландцам, другой.

Мы сидим на террасе “Гранд-кафе”, вынесенной прямо на брусчатку огромной средневековой рыночной площади. Говорят, это самый большой “маркт” во всей Голландии, а ведь он есть в центре любого здешнего поселения — хоть большого, хоть совсем крошечного. Ну, вот мы устроились теперь посреди умытого, идеально прорисованного старинного голландского города и наблюдаем за тем, как жители готовят его к завтрашней катастрофе.

Завтра по этим мостовым, мимо этих витрин будет носиться, сметая ограждения трогательных садиков и сгибая в дугу фонарные столбы, дикая торжествующая орда. С воем, лязгом и грохотом барабанов, потрясая оранжевыми знаменами и полыхая оранжевыми фальшфейерами, эти варвары будут метаться по всему историческому центру туда и сюда, затопляя собою окрестные переулки и засыпая потерянными бейсболками, проколотыми надувными коронами, рваными кедами, давленными пластиковыми стаканами и покореженными велосипедами нежную гладь задумчивых каналов.

Упоены эти бешеные толпы, впрочем, будут не только собственным всесилием и свободой. Именно в видах предстоящего всеобщего упоения специально нанятая городским советом команда и выгружает теперь с огромной автоплатформы тридцать шесть новеньких передвижных туалетных кабин, да еще столько же открытых всем ветрам и взглядам пластмассовых писсуаров (каждый — на четыре одновременно писающих персоны) и расставляет все это санитарно-гигиеническое великолепие в шахматном порядке по всей действительно огромной площади. По всему же ее периметру занимают места мобильные пункты упоения — с кранами, бочками и пирамидальными штабелями одноразовых стаканов и кружек, в цветах и логотипах бесчисленных амстелей, хайнекенов и гролшей.

Предстоящее городу, как и всей стране, впрочем, бедствие называется “Коннингиндаг”, день рождения Юлианы, матери ныне царствующей королевы Нидерландов Беатрикс, — самый любимый голландцами и самый веселый для каждого из них праздник в году.

Город, где мы оказались накануне торжеств, называется Гауда. Потому, кстати, тут и площадь такая чудовищно огромная по сравнению со скромными масштабами городка, что это от веку — самый большой сырный рынок страны. То есть вообразите себе: мы сидим в родном городе “гауды” и обсуждаем печальную судьбу “эдама”. Парадоксальнее, пожалуй, только история о супруге одного из российских министров, спросившей во время посещения штаб-квартиры компании “Кока-кола”, не найдется ли у них баночки “Пепси”.