– Нам хорошо бы успеть до восьми вечера, – говорил он, – высматривая на МКАД традиционно квадратные очертания «Геленвагена».

– Почему не до девяти? – взволновался Пискунов, для которого цифра «9», точнее сказать, ее временно́е подобие – «21», была точкой краха. В девять он должен был приехать домой на «Ауди», купленной у вертлявой суки, жены какого-то элитного мусора. Сука Тину предупредила об этом так, невзначай.

– Потому что в восемь начинает темнеть, на работу выбираются только самые отчаянные «таксисты». Остальные уходят в отстойники и сдают заработок в кассу. Тридцать тысяч уплывут. После этого возвратить их невозможно.

Пискунов застонал и покрыл матом весь белый свет.

– Честно говоря, я не понимаю, как мы вернем эти деньги сейчас, если найдем тех уродов…

Это было похоже на удар под дых. Витя, наш босс, утратил оптимизм и на глазах скис. В салоне «Вольво» началось волнение, объяснить которое я мог, а Володя – нет. Голев и Мокин сражались, не щадя живота, за первую сетку и ежемесячные премии. Теперь, когда мы ввязались в пошлое дело, вопрос стоял уже не о повышении денежного содержания дорожной ремонтной бригады, а о сохранении прежнего содержания. Это стало понятно только сейчас. Утратив тридцать тысяч, жену и все, что с ней связано, а связано с ней было, как уже говорилось, все, что Пискунов имел, этот человечек, совсем недавно устроивший торги в вагончике за чужие (чужие, государственные!) деньги, мог просто наказать нас. Отомстить за собственное лузерство. Урезать премиальные и платить впредь по низшей сетке. Вот отчего салон загудел, а Володя взволновался – он не был свидетелем исторического торга в вагончике.

– Надо что-то делать.

Я ушам своим не верил. Гера Мокин предлагал план действий. Все пять лет, что я знаю его, ему было совершенно наплевать на все. И вдруг такая прыть! – он предлагает. Не бог весть какое конструктивное предложение, но сам факт дорогого стоил.

Неожиданно Голев резко сказал:

– Нам нужно оружие!

У Володи сорвалась с руля рука, и «Вольво» вильнул в сторону.

Я внимательно посмотрел на Голева. Он смотрел на дорогу, вытянув худую, поросшую пухом, как у гуся, шею, и поправлял очки своей веснушчатой рукой.

– Пара пистолетов, не больше, – сказал он, играя желваками на скулах. – И патронов к ним штук двадцать. Мы поставим моджахедов на колени и приставим стволы к их затылкам. В такой ситуации трудно не расстаться с тридцатью тысячами. Тем более чужими.

В салоне повисла такая тишина, что ее можно было резать ножом. Было слышно, как форсунки в двигателе плюют топливом на искру.

– Кто это говорит? – восклицаю я. – Человек, участвовавший в пикете перед посольством США во время провозглашения независимости Косова?

– Жизнь назначает новые ориентиры.

– Ни хера себе, ориентиры, – через силу выдавил Володя.

– А я за Ромыча, – прогавкал Мокин. – Бить сук! Вырезать как класс!

– Мои мозга мне подсказывают, что мы уже не можем остановиться на полпути, – этим политкорректным замечанием Пискунов и взял на себя ответственность за будущее и увел в сторону свою ответственность. Узнаю человека, погубившего моего папу.

– Я знаю, где взять пару дешевых «ТТ».

– Да идите вы к чертовой бабушке! – запротестовал Володя. – Это что, не было шуткой?! Что значит – мы не можем остановиться? Я очень даже могу! Сейчас остановлюсь и сгружу эту армию сопротивления на обочину.

– А ты чего молчишь, Шилов?

Я повернулся к Голеву и ужаснулся стальному блеску в его глазах.

– Господа, вы впихиваете в меня невпихуемое…

– Не увиливай, – приказал Мокин, – сейчас тот самый момент, когда каждый должен или смириться с беспределом, или… короче…

Мне хотелось дослушать, как у Геры получится договорить эту космической для него длины фразу, но все испортил Голев.

– Или отнять у скотов тридцатку Пискунова.

– Давайте-ка перекусим и сменим тему, – предложил я.

Оседать в кафе мы не стали. Просто купили по паре хот-догов и по банке окрыляющего «Рэд Булла» на брата. Платил, естественно, Пискунов, торгуясь с нами за вторую порцию сосисок, как за тушу говядины.

На развязке с Рублевкой мы были вынуждены остановиться. Как раз под мостом, по которому нескончаемый караван машин стремился в сторону Жуковки и Барвихи. На нас легла тень, и в приоткрытые окна сразу забрался холод.

– А еще говорят, что это не действует на психику. – Вован усмехнулся и покачал головой.

– Это так, про себя, отвлеченно, или по нашему делу? – поинтересовался Голев.

– По вашему, разумеется. Я о лунном затмении.

– Что ты можешь о нем сказать?

– Самое примечательное с точки зрения истории полное лунное затмение случилось первого марта 1504 года. Колумб, находящийся тогда на Ямайке, умирал от голода вместе с командой. Ямайцы не давали им еды и воды. Но он знал, что через день будет затмение, и сказал вождям о том, что украдет у них луну, если те не дадут ему и его людям пищи. Ямайцы посмеялись и ушли. А ночью исчезла луна. Ямайцы очень сильно испугались и принесли жратвы. Колумб пообещал луну вернуть и обещание сдержал. Люди тех времен верили, что, когда с неба исчезает луна, рождается сын дьявола…

– Продолжай, пожалуйста, – благожелательно сказал Голев.

– Двадцать первого февраля этого года луна снова окрасилась в кровавый цвет…

– И случилось это, конечно, именно в високосный год, – кивнул и поправил очки Голев. – Я не удивлен.

Володя почесал бровь и вздохнул:

– В ночь затмения луны люди ощущают затруднение дыхания, сердцебиение, но хуже всего приходится гипертоникам и психам. Здоровые люди впадают в панику.

– Когда это было? – наморщил лоб Гера.

– Двадцать первого февраля…

– А я ничего такого не чувствовал.

– Это потому что ты безмозгл и бессердечен, – вывел Голев. – Владимир, а вы слышали что-нибудь о сине-зеленых водорослях? Это в продолжение темы.

Вместо ответа Володя посмотрел в зеркало.

– Я вижу эту телку за рулем «Мазерати» уже во второй раз за сегодняшний день. Удивительно, как она до сих пор жива.

Крайний левый ряд продвинулся в пробке, и «Мазерати» поравнялся с нашим седаном.

Тонированные стекла в «Вольво» были опущены до предела – мы курили, не останавливаясь, – и поэтому одновременный поворот головы в сторону телки выглядел несколько нагловато. Я даже не удивился, когда увидел в окне черной приземистой иномарки средний палец.

Кажется, именно этого и не хватало Пискунову для взрыва. Чека из него была выдернута ночью, и все это время пороховой столбик гранаты тлел, приближаясь к взрывателю. Вид обращенного в небо тонкого длинного пальца с ногтем, похожим на коготь ленивца, но алым и остро заточенным, сыграл роль катализатора. Виктор Сергеевич обезумел.