Для ответа на этот вопрос позволим себе политический каламбур: старший лейтенант В. попал под горячую руку начавшейся холодной войны. Ее дуновения очень быстро донеслись до советской зоны оккупации и отразились на повседневной работе СВАГ. В этой новой (не только геополитической, но и вполне обыденной) ситуации руководство совершенно не устраивало то, что «не все начальники и их подчиненные уяснили себе необходимость проявления исключительной бдительности в хранении, перевозке секретных документов, особенно в условиях заграницы, где любой секретный или служебный документ может быть использован разведывательными органами иностранных государств»308.

Учитывая разболтанное состояние «секретки», В. Д. Соколовский в феврале 1947 года выступил с целой программой налаживания секретного делопроизводства и укрепления бдительности309. Идеальная комендатура, какой ее видел в начале 1947-го Главноначальствующий, должна была иметь специальное хранилище даже для «простых служебных бумаг». Хранилище должно было находиться под постоянным наблюдением. Ящики и столы в рабочих комнатах в нерабочее время надо было держать идеально пустыми – ни одной служебной бумажки. В мусорных корзинах – никаких черновиков и использованной копирки. Все эти следы служебной деятельности подлежали сбору и уничтожению (сжиганию). В тех помещениях, где бывают посторонние, особенно немцы, на стенах не должно висеть никаких секретных приказов, директив, списков личного состава, хотя это и удобно для дела. Немцы, работающие в комендатурах, должны быть поголовно проверены оперативными секторами на анкетную благонадежность. Немки-уборщицы должны трудиться только под присмотром сотрудников комендатуры.

Этот бюрократический идеал так и остался руководящей мечтой. Зато над служебными кабинетами и рабочими комнатами пронесся ураган проверок. «Налеты» проводили в нерабочее время и даже ночью. По итогам ревизий начальники УСВА земель и провинций выпустили целую серию приказов о бдительности, провалах в сфере секретного делопроизводства и мерах по исправлению ситуации. Общая картина мало чем отличалась от положения дел в 1946 году. Например, в УСВА провинции Мекленбург, где еще в 1946 году было утеряно или похищено пять секретных документов, к весне 1947 года ни один из них не был найден. Оказалось, что некоторые работники секретные документы продолжают хранить где попало; помещения и сейфы «не опечатываются и не охраняются»310. В момент одной из проверок «у рабочего стола с секретными документами» сосредоточенно убиралась немка. На замечание хозяин кабинета реагировал нахально: ничего страшного, немка по-русски читать не умеет311. Неосторожная фраза наглядно показала, что некоторые высокопоставленные сотрудники СВАГ, даже имевшие свои отдельные кабинеты, относились к секретным ритуалам недопустимо легкомысленно.

В УСВА земли Тюрингия кто-то из сотрудников, к примеру, придумал оригинальный способ рассекречивания. Он просто оторвал от нужного ему для постоянной работы документа гриф «секретно»312. Но особенно отличился подполковник Ш. – начальник отделения одной из комендатур округа Гера. Он решил «культурно оформить» секретный годовой отчет за 1946 год, нашел немцев-чертежников и приказал им нарисовать схемы и диаграммы, в том числе о количестве «аморальных явлений и нарушений воинской дисциплины», а также график «ЧП по военным комендатурам округа». (Заметим, что до сих пор подобные отчеты не рассекречены, и, в отличие от немецких чертежников, российские исследователи все еще вынуждены догадываться о содержании подобных документов.) Показательно, что злополучного подполковника Ш. сначала хотели за потерю бдительности отстранить от должности и откомандировать в СССР, но в итоге всего лишь отправили на пять суток на гауптвахту313.

В апреле 1947 года проблема бдительности и секретности была вынесена на партийный актив СВАГ. Заместитель по политчасти Главноначальствующего СВАГ генерал-лейтенант В. Е. Макаров с возмущением докладывал партактиву, что в столах справочной библиотеки аппарата Политического советника СВАГ были найдены документы из Москвы с грифом «срочно», «секретно», «вручить лично товарищу Семенову314»: «И все это валялось без присмотра!» Привычные примеры расхлябанности вряд ли могли произвести сильное впечатление на участников актива. Гораздо многозначительнее прозвучала для собравшихся одна-единственная фраза. Когда один из выступавших стал рассказывать о работе советских акционерных обществ в Германии (САО), а это была особо секретная сфера, связанная с репарациями, его прервал строгий голос из президиума: «Я должен Вас предупредить, что Вы сказали слишком много (курсив наш. – Авт.). Мы понимаем, что здесь партактив, но, тем не менее, не все сведения должны быть известны всем присутствующим»315.

В политической риторике о бдительности и секретности явно обозначился поворот, который тут же отразился и на лексике приказных документов. На смену «отдельным недочетам», «беспечности» и «недостаткам» пришли жесткие обвинительные формулы: «факты преступного отношения», «преступная халатность», «преступная беспечность». Прилагательное «преступный» стало доминировать в оценках. Чем строже и придирчивее делалась власть, а уже в 1947 году под завесой секретности попытались скрыть практически все сферы деятельности военной администрации, кроме разве что художественной самодеятельности, спортивных мероприятий или списков показанных в клубе кинофильмов, тем более опасной представлялась сваговцам работа в засекреченных бюрократических резервациях. В конце марта 1947 года ушел в отпуск начальник секретной части Управления легкой промышленности СВАГ. Руководителю отделения кадров Сидорову предложили по совместительству временно исполнять обязанности отпускника. Сделано это было в устной форме. Чиновник категорически отказался. Он откровенно признался, что просто «боится взять на себя ответственность за сохранность секретных материалов». Начальство не отступало. Распоряжение было оформлено в письменном виде. Но Сидоров и его отказался выполнять – «по тем же вышеупомянутым мотивам». Не помогли ни уговоры секретаря партийной организации, ни нажим начальника Общего отдела управления. Подключили Группу контроля Штаба СВАГ. Та расценила поведение офицера как нарушение служебной дисциплины и поставила вопрос о дальнейшем прохождении службы. Но осторожный и многоопытный Сидоров был непреклонен316. Видимо, он раньше других почувствовал нараставшее ожесточение государства в защите своих секретов, действительных и мнимых, и полагал, что лучше демобилизоваться и отправиться домой, чем попасть под трибунал из-за какой-нибудь неправильно оформленной или потерянной секретной бумаги.