– Я только маму позову, – отвечаю я. – Она здесь, за дверью.

Недовольная Зина ведёт нас в ординаторскую и ещё какое-то время мы ждём хирурга. Он приходит и садится на стул. Выглядит он очень усталым. В общем, он повторяет всё, что сказала Таня, добавляя некоторые детали о диете и о том, как будет проходить период реабилитации.

Посещать отца в ближайшее время будет нельзя. Сейчас он находится в реанимации, а завтра, если всё будет хорошо, переведут в обычную палату. Передачи пока будут запрещены. О состоянии можно справляться по телефону.

У Ковригина от усталости глаза слипаются и мы, подробно его расспросив, отправляемся домой. На улице никого. Уже утро. Мама всю дорогу молчит.

– О чём думаешь? – спрашиваю я.

– Думаю, что ты очень сильно изменился, – вздыхает она. – Был ребёнком и вдруг внезапно повзрослел так, что я узнать тебя не могу. С одной стороны я радуюсь, а с другой немного боюсь этого…

– Ну чего же здесь страшного, – пытаюсь успокоить её я. – Это дело неминуемое, все взрослеют, так что, чем раньше, тем лучше. Если бы наоборот, лет до тридцати ребёнком оставался, это же хуже было бы, верно?

– Не знаю, – пожимает она плечами. – А ещё думаю, что с отцом твоим делать…

– Ну, тут я к тебе с советами лезть не буду. Но если всё-таки хочешь моё мнение…

– Не очень, – отвечает она, – но ладно уж, говори.

– Я бы его домой забрал. Представь, после больницы попасть в казарму. Там одна еда только чего стоит. А ему ведь строгая диета нужна будет.

Она не отвечает и снова вздыхает.

Дома мы сразу ложимся спать. Нет, не сразу. Я ещё немного перекусываю остатками новогоднего пиршества. Оливьешечка, новогодняя классика. Пару дней ещё должна радовать, иначе, считай, праздник не удался.

Выпив чая, падаю на диван и моментально проваливаюсь в темноту. Сплю без снов и просыпаюсь от звонка в дверь. Натянув штаны иду в прихожую. На пороге стоит Рыбкин.

– Здравствуйте, дядя Гена, – говорю я. – Мама спит ещё, мы утром только из больницы вернулись. Но вы проходите. Сейчас чаю соорудим.

Он проходит. Какого лешего ему надо сутра пораньше первого числа? Спал бы да спал, нет же припёрся. Опохмелиться что ли возжелал? Он заходит в комнату и быстрым взглядом осматривает всё вокруг.

– Пропустите рюмочку? – предлагаю я.

Он замирает от этого вопроса и в глазах его читается настоящая борьба, но поколебавшись он категорически отказывается. От него разит перегаром, и сейчас он решает очень важную для себя задачу.

– Нет, мне ещё в милицию ехать.

– Ну, давайте позавтракаем тогда, – выхожу я с новым предложением. – Пельмени будете?

– Да ну тебя с твоей едой, Егорий, – отмахивается он. – Я сказать пришёл.

– Дядь Ген, ну зачем Егорий? Знаете же, что мне не нравится.

– Раньше нравилось вроде, – подозрительно смотрит он. – Ну ладно, давай без Егория. В общем такое дело. Ты там вчера разошёлся. По делу, конечно, но с явным перебором. Сечёшь?

Я не отвечаю.

– Ну вот, сечёшь, значит, – кивает он и проводит ладонью по усам.

Глаза бегают, а на лбу выступает испарина. Перепил вчера мужик, похоже.

– В общем, там опер был мой знакомый, друг, можно сказать. Я, значит с ним потолковал, и вот что выходит. У этого урода, что на батю твоего напал, куча приводов и полный набор правонарушений. Там клеймо ставить некуда. Он сядет по-любому, и надолго. С ним всё ясно. Но тебе светит превышение самообороны. Так вот с другом своим я договорился, он тебе это предъявлять не будет. Я ему сказал, мол, чего парню нормальному жизнь портить, и он согласился. Дружба дорогого стоит, понимаешь?

Он крякает и вытирает тыльной стороной ладони лоб. Эк его ломает…

– Но на допрос тебе всё равно надо приехать. Скажешь, что он упал, а ты сверху на него прыгнул и руку заломил, чтобы он не убежал. Он, кстати, в больнице сейчас. У него рука то ли вывихнута, то ли сломана и вместо рожи фарш. Лихо ты его отделал.

– Спасибо, дядя Гена, – говорю я. – Может рюмочку всё-таки пропустите в честь праздника?

– Нет! – зло отвечает он. – Сказал же уже.

– Понял, ладно. Вы меня простите, что я вчера куражился. Переходный возраст, сами понимаете. Не сердитесь в общем.

Ладно, брошу ему это извинение. Мне несложно, а он порадуется. Может быть…

– Да чего там, – машет он рукой. – Свои же люди. Ты это, давай тогда. Собирайся. Сейчас сразу съездим и решим все вопросы.

– Так меня же нельзя допрашивать без взрослых.

– Да какой допрос, просто подпишешь протокол задним числом и всё, вопрос закрыт.

– А ему надо чего-нибудь? – спрашиваю я. – Деньги там или бутылку? Может виски?

– Да какие виски! Нах они обос… – он осекается и тяжело сглатывает. – Не надо ничего. Собирайся.

Что-то не верю я в его бескорыстность, как-то не складывается картинка.

– Не, дядя Гена, пусть лучше повестку присылают.

– Ну ты чего глупишь, Егор! – начинает злиться он. – Когда повестка придёт, уже всё, обратно не отыграть будет, а сейчас мы всё подпишем и готово. Живи спокойно. Не сечёшь что ли? Я за тебя просил, унижался, а ты меня дураком выставляешь. Поехали давай!

Ладно, в конце концов, что мне грозит? Послушаю, что там опер предложит, а дальше уже решать будем.

Я захожу в спальню и беру одежду. Мама крепко и безмятежно спит. Ну и пусть спит, будить не буду.

– Надо собаку вывести, – говорю я. – Радж уже места себе не находит.

– Ну ты чего! Время, Егор!

– Я быстро. Не могу же я над собакой издеваться.

Мы выходим на улицу и ждём, пока пёс сделает все дела. Он очень недоволен, что я быстро завожу его домой. Но ничего, потом погуляем, когда вернусь.

В милицию мы идём пешком. Рыбкин быстро вышагивает впереди, а я тащусь за ним. В отделении мне оформляют пропуск и мы проходим в кабинет, где нас ждёт сухощавый немолодой капитан. Его лицо покрыто глубокими морщинами, а седые усы оказываются совершенно жёлтыми из-за частого курения.

В кабинете накурено. Не помогает даже открытая форточка. Из