– Зови Анатолием Семёновичем.

– А фамилия?

Капитан качает головой:

– Артюшкин.

– Нет, ну просто, вы обо мне всё знаете, а я о вас ничего. Рассказывайте, Анатолий Семёнович, чего у вас на сердце.

– Печаль у меня на сердце, Брагин, печаль. Толковый ты парень, вон даже в процессуальных тонкостях разбираешься, а ведь пойдёшь на зону. Кстати, про нарушения УПК, я тебе так скажу. Это у тебя последствия сотряса, наверное. О чём ты вообще говоришь? Ты же не был здесь никогда. Хоть у дежурного спроси, хоть у Зарипова. Они же тебя в лицо не видели. И я тебя тоже никогда не видел. Никто тебя не задерживал и под стражей не держал. Поэтому и мать твою не вызвали. Ты чего, фантазёр? Но не переживай, когда мы делом твоим займёмся, мы всё сделаем по букве закона. Комар носу не подточит, все формальности соблюдём. Понимаешь?

Ну да, понимаю, как не понять. Ладно, дядя Толя, давай, озвучивай, чего желаешь. Можно было и без циркового представления выложить печаль свою, прямым текстом.

– В общих чертах, – говорю я.

– Ну я тебе деталей набросаю тогда. В новогоднюю ночь на тебя совершили вероломное нападение. Несовершеннолетний хулиган. Отвратительная личность. Он, кстати, твоего же возраста, ровесник. Он покушался на твою жизнь, хотя это ещё не сто процентов. Но тут появился военный, твой отец. Он заслонил тебя от смертельного удара, принял огонь на себя. Подозреваемый… да какой он подозреваемый, будем называть вещи своими именами, преступник, испугался того, что совершил. Ещё неизвестно, тебя он, может быть, только попугать хотел, понимаешь? Ты следишь за ходом мысли?

– Слежу-слежу, – киваю я.

– Так вот, – продолжает капитан. – Он ударил ножом твоего отца и испугался того, что натворил. Выпустил нож из руки, и тот упал под ноги.

– Ой-ой! – перебиваю я. – А вот тут, пожалуйста, повнимательней. Нож преступник продолжал держать в руке и предпринял попытку атаковать меня, а я уже провёл приём и…

Лукавлю, конечно, просто пытаюсь пока инициативу перехватить.

– Нет, определённо, у тебя после удара кирпичом мысли скачут. Есть же показания свидетелей. А они совершенно ясно и однозначно говорят о том, что Джага сразу после удара бросил нож на лёд, то есть, как я и сказал, просто выпустил из руки. Потом он развернулся и попытался скрыться с места преступления. Но ты ему не позволил. От лица органов я тебе скажу спасибо. Не сейчас, а потом, когда ты в присутствии матери будешь. Так вот, ты его настиг и завернул ему руку, причинив телесные повреждения. Я думаю тяжкие, но посмотрим, что скажут наши эксперты. Не забывай, что в СССР уже более года действуют чёткие правила судебно-медицинского определения тяжести телесных повреждений, так что ошибка полностью исключена. Итак, что мы имеем? Вывих, перелом, сотрясение головного мозга и, как в старину говорили, неизгладимое обезображение лица. Хотя мы-то с тобой понимаем, что там уже до тебя всё было обезображено до предела.

Он делает паузу и смотрит вопросительно, словно ждёт реакции.

– Полагаю, – говорю я, не сразу нарушая паузу, – с моей стороны тоже будет кому засвидетельствовать, что нож подозреваемый держал в руке.

– Что же, это возможно, – кивает капитан, доставая мятую голубую пачку «Ту-134» и извлекая из неё сигарету.

Он закуривает и с видимым удовольствием выпускает дым.

– Не исключаю, – кивает он. – Ну ничего, будем разбираться и всё, разумеется, выясним. Только вот ещё какой есть моментик. Тут пару недель назад на тебя заявление написали, странное такое, будто ты один напал на Джагу и ещё двоих. Я его помню, с коллегами ещё обсуждал. Избил и деньги отнял. Как сумел-то?

– Потому что я Бэтмен, – отвечаю я.

– Не знаю, что это за зверь такой, но дело это как-то по-тихому потом замяли. Но, при желании, можно его, наверное снова на поверхность вытянуть. И что получится? А то, что ты бедного и несчастного Джагу преследуешь. Понимаешь? То есть, ты скорее всего, умышленно причинил ему вред. Да ты убить его хотел даже. Нет, ты представь только. Думаю, если бы я такой финт сделал, кое-кто был бы мне очень благодарен. Сечёшь? Мне почему-то так кажется. Я намекаю на того, кто то, первое заявление подавал. Ты точно понимаешь, что я говорю?

Я хмыкаю. Неплохой ты, дядя Толя полёт мысли устроил.

– Не хочу просто потом зависеть от этих людей, – продолжает капитан. Стыдно, я же советский милиционер. Но, в случае чего, переступить через себя смогу. Вот собственно и всё, что я хотел тебе сказать. Рад, что мы вот так откровенно и глядя в глаза друг другу поговорили. Как мужчина с мужчиной. Вопросы?

Я опять хмыкаю и какое-то время молча разглядываю капитана Артюшкина Анатолия Семёновича. Не особенно молодого уже человека, не так уж много достигшего, хотя неглупого и, возможно, усердного. Седые усы, с въевшейся табачной желтизной, уставший взгляд, морщины… И почему-то мне его не хочется ненавидеть.

Может, потому что он напоминает мне меня в том времени, откуда меня принесло? Хотя, чего это я… Что у нас с ним общего? Я за всю службу никого вот так спецом под монастырь не подводил. Помочь мог, но чтоб бабки выбивать, или чего он хочет вообще?

– Вот я всегда думал, – говорю я, – что в нашем справедливом государстве рабочих и крестьян нет нечестных милиционеров. Моя милиция, думал я, меня сбережёт. Ещё думал, что наша служба и опасна и трудна. Всякие глупости, одним словом, в голову лезли.

Он проводит ладонью, приглаживая волосы.

– Правильно ты думал, правильно. И продолжай в таком же духе. Только во всём ведь нюансы имеются.

– Ну давайте ваши нюансы, Анатолий Семёнович. Чего вы хотите-то от меня, что такое представление мне закатили? Цирк на льду просто. Я уже весь от любопытства сгораю.

– Нравишься ты мне, Брагин. Толковый ты парень. Даже не ожидал. Думал ты разволнуешься, запаникуешь, где моя мама, вы не имеете права и всё такое… У меня и дело-то знаешь, яйца выеденного не стоит.

– Чего ж тогда?

– Каха, – просто говорит он.

– Чего Каха? – не понимаю я.

– Мне нужен Каха, и ты мне его достанешь. А если не достанешь, сам сядешь. Я тебя не знаю, но