Ставить палатки, жечь костры и возиться с полковой кухней, конечно же, пришлось самим. Бывалые солдаты из местных справлялись со всем на ура — зато и гоняли свалившихся на голову “барчуков” в хвост и в гриву. Пару раз дело даже доходило до драки — но где-то у грузовиков на дальнем конце, где ставились Павловское и Пажеский Корпус. То ли кто-то из рядовых позволил себе лишнего, то ли взбрыкнула прищемленная дворянская спесь — бузили чуть ли не час, пока не прибежали старшие офицеры.

Но у нас все прошло тихо — во Владимирском чуть ли не треть юнкеров была из простых солдат или унтеров, да и про учения в поле мы знали достаточно, чтобы хоть как-то справиться и с палатками, и с ящиками, и с кострами.

Вымотались мы, впрочем, так, будто Мама и Папа заставил разгрузить пару составов с кирпичами. Последние крохи сил ушли на возню с постелями, после чего мы дружно повалились на плащ-палатки. Отдельные счастливчики сразу захрапели — но большинству сон так и не шел. Последние сутки приходилось то и дело подстегивать себя Ходом, и его остатки еще по инерции дорабатывали, не позволяя голове отключиться.

— Господа юнкера, — прозвучал откуда-то со стороны входа печальный голос Подольского — Богданова “дядьки”, которого Мама и Папа назначил в палатку старшим. — Должен напомнить вам, что определяться в постель до отбоя, равно как и укладываться, не сняв кителя и уж тем более сапог — есть вопиющее и немыслимое нарушение устава.

Самому “благородному подпоручику” устав, впрочем, ничуть не помешал плюхнуться отдыхать прямо в форме — даже с фуражкой, которую Подольский только чуть сдвинул на лоб.

— Виноваты, ваше благородие, — отозвался я. — Вопиющие и немыслимое. Обязуемся непременно исправиться… потом.

Богдан негромко хикикнул, а Подольский и вовсе не ответил. Судя по негромкому чавканью, он уже вовсю жевал что-то — то ли тайком прихватил с ужина, то ли раздобыл уже после — а может, и вовсе привез вместе с вещами аж из Питера…

И как спрятал, хитрюга? Меня собирали в дорогу Настасья с Ариной Степановной, и рюкзак едва не лопался от пирогов и прочей снеди, но все припасы были безжалостно уничтожены однокашниками еще в первые сутки в поезде.

— Господин благородный подпоручик! — пробубнил Богдан, переворачиваясь на бок, ко мне спиной. — Разве традиции славной пехотной школы не указывают, что отчетливым юнкерам следует делить друг с другом не только тяготы службы, но и угощение? Особенно же следует проявить заботу о единственном племяннике, который с детства слаб здоровьем и…

Раздался негромкий щелчок: что-то крохотное мелькнуло в полумраке и угодило Богдану прямо в лоб. Подольский метал гранаты лучше всех на курсе — так что не промахнулся и сейчас. Вторая то ли “коровка” в фантике-конверте, то ли карамелька пролетела дальше — к Чингачгуку — а третью я поймал, чуть приподнявшись на локте.

— Засим угощение окончено, — объявил Подольский. — В большой семье, как известно, не следует щелкать клювом.

Я развернул бумажку и тут же принялся за свою добычу. Сладкое не то, чтобы вдыхало новые силы, но все же чуть оживляло хотя бы мысли. Я улегся поудобнее, пристроив под голову рюкзак, и достал из кармана кителя свое главное сокровище.

После трех дней мытарств в поездах и грузовиках фотография выглядела хоть и помятой, но все еще роскошной — даже в тусклом свете керосинки. Хорошая бумага, дорогущая цветная пленка — и, разумеется, сам… объект.

Настасья сидела на капоте своего последнего творения — красного спортивного купе с эмблемой “Мастерских Горчакова”. Вполоборота, закинув руки за голову и чуть взъерошивая пышную рыжую гриву. В белой блузке и юбке — достаточно длинной, но все же открывающей ноги заметно выше колена. Так что, еще немного — и благодарный зритель непременно увидел бы край чулков.

Фривольно — но со вкусом.

На обложку тематического журнала фотография так и не попала. Настасья уперлась намертво, так что выбрали другую — более строгую, в рабочем костюме и без намека на что-то игривое. Так что свежий выпуск украсила серьезная девушка-конструктор в косынке.

А Настасья в юбке неожиданно нашлась на дне мешка с булочками и печеньем — такой вот сюрприз.

— О-о-о… чего это там у тебя? — Богдан снова перекатился в мою сторону и приподнялся с постели. — Дай взглянуть!

— Отлезь, — буркнул я. — Могу по лбу дать. Хочешь?

Любопытство в очередной раз чуть не подвело господина юнкера Бецкого. Когда он протянул к фото загребущие руки, я замахнулся хлопнуть его по пальцам. Промазал — и вместо того, чтобы снова посягнуть на мое сокровище, Богдан со злодейским смехом буквально вкрутился мне под бок и просунул ушастую голову. Я щелкнул его фотокарточкой по носу и тут же убрал ее под спину — но, похоже, все-таки чуть опоздал.

— Прекрасная женщина! — завопил Богдан. — Клянусь, господа юнкера, я видел прекрасную женщину. Прямо здесь, в этой обители страданий и боли!

— Да закройся ты уже, Бодя, — недовольно проворчал кто-то из угла палатки. — Или я все-таки пойду за винтовкой.

— Будь любезен, дружище! — Богдан картинно откинулся обратно на свою постель и закатил глаза. — Избавь меня от…

— Эй! Я тут спать пытаюсь!

Что-то продолговатое — похоже, свернутая в трубку газета — пролетело надо мной и ткнулось Богдану в бок. Но тот нисколько не обиделся: схватил брошенный в него снаряд, развернул и принялся изучать.

— Ничего себе… Вот уж не думал, что индеец вообще умеет читать. Да еще и на наречии проклятых колонистов, истребивших его благородный народ.

— Что ты мелешь? — Я рассмеялся и отобрал у Богдана мятый листок. — Какие колонисты?

Но нет — никакой ошибки не было. Газета действительно оказалась на английском. Уж не знаю, в какой гимназии Чингачгук учил язык и где раздобыл двухнедельной давности номер “Нью-Йорк Таймс” — читал он именно его. И первый же разворот был посвящен, судя по всему, как раз недавним событиям в Петербурге.

The Empire strikes back.

— Империя наносит ответный удар… — вполголоса прочитал я, на ходу переводя заголовок. — Ничего себе.

Насколько мне хватило основательно запущенных знания английского, в статье речь шла чуть ли не о войне. Точнее — о подавлении вооруженного мятежа в столице Российской Империи. Я неплохо представлял, что в те дни творилось в Петербурге на самом деле, и американские писаки не то, чтобы врали в открытую — но уж точно выворачивали факты и ставили все с ног на голову. Конечно, резких заявлений им приходилось избегать, но по всему выходило так, будто императрица собственным указом спустила на горожан свору Одаренных аристократов — а потом еще и задействовала регулярную армию прямо на улицах города.

Ничего подобного, конечно же, не было — если не считать пары рот жандармов, которые скорее патрулировали окраины, чем гонялись за кем-то… И уж тем более никто не расстреливал безоружную толпу залпами из винтовок.

Надо сказать, дедово воинство из княжеских отпрысков и безопасников куда меньше стеснялось в средствах, чем люди Багратиона — но и крушили они по большей части такую же знать, а не “несчастных пролетариев”. Может, его светлость ошибался не так уж и сильно: древние рода под шумок сводили и собственные счеты, а под горячую руку или боевые заклятья могли угодить и те, кто и вовсе не слышал про заговор.