Письмо Брейсгедла (5)

Подходя к своему дому, я услышал женский плач. Я вбежал внутрь и увидел, что отец набросился на мою бедную мать с тростью, чего я никогда не видел прежде и не думал когда-либо увидеть. Случилось вот что: служанка Маргарет нашла в постели моей матери папистское распятие и четки и отнесла их прямо к моему отцу. Он решил, что все эти годы делил стол и постель с тайной паписткой, совсем обезумел и набросился на нее в ярости. Мать возражала, что эти безделушки — все, что осталось от ее матери, но без толку. И хотя я понимал, что мой отец в своем праве, я не мог вынести этого и остановил его руку, говоря, будь милосерден, она же твоя жена. Но он закричал, она не жена мне больше, и ударил меня тоже, так что мне не оставалось ничего другого, как оттолкнуть его. Он упал на пол и сильно ударился. Мы вдвоем — я имею в виду, мать и я — опустились на колени, чтобы помочь ему по возможности. На самом деле он не пострадал, просто был задет в своей гордости. Он закричал, чума на вас обоих, вон из моего дома, у меня больше нет ни жены, ни сына.

Так, обливаясь горькими слезами, я с моей матерью ушел, прихватив лишь несколько наших собственных вещей. Чтобы везти их, мы наняли тачку, и моя мать едва не умерла от стыда. У меня было золото, которое артиллеристы уплатили за пушки, 68 фунтов 12 шиллингов, поэтому мы не нищенствовали и даже смогли снять комнату в гостинице «Железный человек» на Харт-лейн, по 3 пенса за ночь. На следующее утро, оставив матери немного денег, я сел на судно до Грейвсенда и потом назад в Тичфилд. Мой хозяин был очень доволен, что его пушки выдержали испытание, но сильно рассердился, когда я рассказал, что произошло в доме моего отца. Потом он разозлился еще больше, когда я сказал, что истратил часть его золота, чтобы переночевать в гостинице и оставить матери на последующие дни. Я пообещал ему, что выплачу все до последнего пенни, что у меня не было другого выхода. Но он сказал, что я все вру, что я проиграл или пропил деньги, рассчитывая обмануть его рассказом о каких-то папистах. Мы подрались, и, боюсь, я не проявил христианского терпения, как должен был, и не почтил своего хозяина, как должен был, поскольку не смог вынести его лицемерия. Он сам великий лжец и вдобавок содержит шлюху. Что я и объявил при всех, и его жена тоже была там, и началась ужасная ссора на весь дом. На следующий день он меня уволил, в чем я был, без гроша в кармане.

Тичфилд находится в шестидесяти пяти английских милях от Лондона, поэтому мне понадобилось время, чтобы вернуться, спал я под заборами, воровал плоды и яйца, прости, Господи, грехи мои. Прибыв поздно к «Железному человеку», я нашел, что с моей матерью все хорошо и у нее появилась добрая компаньонка, честная молодая служанка, дочь хозяина. И это была ты, моя Нэн. Так мы с тобой встретились, а потом полюбили друг друга, но это ты и сама знаешь. Но я хотел бы, чтобы наш сын, когда достигнет возраста понимания, если позволит милосердный Господь, тоже знал это.

Теперь мне пришлось зарабатывать нам на хлеб и кров, а мне тогда было 16 лет. Я подумал, не сходить ли мне в Тауэр к тем, с кем я там встречался, может, они дадут мне работу. Ну, я пошел прямо туда и спросил мистера Гастингса. Он вышел, я рассказал ему о наших бедах, и он сказал, ну, парень, нам тут в Тауэре не нужны ни паписты, ни пуритане, во-первых, это будет стоить мне головы, а во-вторых, я сам их терпеть не могу, потому что еле высиживаю проповеди раз в неделю в воскресенье, а в другие дни нет нужды молиться. Тогда я сказал, что мне это подходит. Тут мистер Кин услышал наш разговор и сказал, что мы должны испытать его пушку, пойдем-ка в Саутуорк. Мы перешли через мост, пили много вина (чего я никогда не делал прежде), смотрели травлю медведя, собачьи бои, всякие непристойности: и они отвели меня к шлюхам, заплатили за меня одной, но, слава тебе Господи, меня вырвало, и было так плохо, что я только залез на нее, как тут же слез, может, это и не грех. Они сильно смеялись, отпускали в мою сторону грязные шутки, но мистер Кин поклялся, что я не пуританин, а двухфунтовый фальконет, мог бы выстрелить, как положено, вот только не расстегнул брюки. И значит, испытание прошел.

Крозетти, зажав под мышкой завернутую в бумагу рукопись — возможно, бесценную, — ждал на пустынной улице уже полчаса. По его мнению, этого времени было многовато. Что она там делает? Правда, ему приходилось ждать и дольше, пока женщина приводит себя в порядок. Но ведь они не на бал собираются. Посматривая на часы, он расхаживал взад-вперед и чувствовал, что начинает сходить с ума.

Она появилась в одном из своих темных нарядов, как будто собралась на работу, и это удивило Крозетти. Может, Булстроуд настаивает на соблюдении определенных формальностей? В таком случае придется его разочаровать: Крозетти явно требовалось помыться и побриться, а одет он был в тенниску с концерта Спрингстина, неопрятные джинсы и кроссовки «найк». Упрекать Ролли за долгое ожидание он не стал.

И она не стала извиняться. Просто кивнула ему и зашагала по улице. Он не задавал вопроса, куда они направляются, решив разыграть холодность. Может, у него тоже есть тайна. Они добрались до Ван-Дейка, сели на семьдесят седьмой автобус, доехали до остановки на Смит-стрит, спустились в метро, сели на поезд и, по-прежнему в молчании, добрались до Манхэттена. На Хьюстон-стрит Ролли вышла и дальше припустила рысью. Крозетти догнал ее и не смог воспротивиться желанию спросить, куда они все-таки направляются. Холодность была ему не свойственна.

— К Мермельштейну, — ответила на его вопрос Кэролайн. — Он последний из оставшихся в городе оптовиков, кто продает лучшую кожу для переплета.

— И он продаст вам в розницу?

— Мистер Мермельштейн мне симпатизирует.

— А, ну да. Он тоже?.. — Крозетти изобразил жестом, что лапает ее.

Они поднимались по ступенькам к выходу из метро. Ролли резко остановилась.

— Нет, — сказала она. — Знаете, я сожалею, что рассказала вам о Сидни. Вы будете говорить так всякий раз, когда я упоминаю о делах с каким-то мужчиной?

— С этой минуты я все забыл, — ответил Крозетти, искренне пристыженный. В то же время он ощущал, что им манипулируют.

К тому же он не понимал, с какой стати она идет к какому-то оптовику. Все, имевшие отношение к торговле старыми книгами в Нью-Йорке, знали, что центр переплетного бизнеса находится в Бруклине. Крозетти хотел спросить и об этом, но промолчал, поскольку догадался сам. Букинисты и серьезные коллекционеры, конечно, имеют контакты в среде обычных переплетчиков. Если одному из них предложат «Путешествия» Черчилля по заниженной цене, он непременно свяжется с торговцами переплетным материалом, чтобы проверить, ремонтировалась ли книга. Никакому коллекционеру и в голову не придет, что продавец сделал все самостоятельно, из необработанной кожи. Крозетти был удовлетворен собственной сообразительностью; он считал полезным любое проникновение в хитроумные и не совсем честные замыслы Ролли.

По Хьюстон-стрит они подошли к старому зданию рядом со Второй авеню. Здесь, в лофте — на пространстве размером, наверно, с целый акр, — хранились шкуры разнообразных животных, наполнявшие воздух едким запахом. Прислонившись к одной из кожаных кип, Крозетти смотрел, как Ролли довольно долго торговалась с пожилым мужчиной в ермолке, старомодном черном костюме и шлепанцах. Складывалось впечатление, что они довольны друг другом, и Крозетти с интересом отметил, что Ролли искусно сменила манеру поведения. Она улыбалась Мермельштейну, пару раз даже рассмеялась и в целом выглядела более развязно и агрессивно, чем та Ролли, которую Крозетти знал. Сейчас она вела себя несколько… возможно ли это?.. несколько по-еврейски? Речь ее также убыстрилась, теперь в ней проступал провинциальный акцент.