Мальчик чуть заметно пожал плечами.

Юлии хотелось расспросить о его судьбе, есть ли у него родители, но она не решалась задавать такие вопросы; неизвестно, как он будет реагировать на них.

– Скажи, а как тебе вообще тут живется, нравится или нет? Может, тебя обижают?

Мальчик исподлобья взглянул на нее, и Юлии показалось, что он напряженно обдумывает свой ответ.

– Почему ты молчишь? – внезапно она догадалась. – Тебя тут бьют?

Мальчик едва заметно кивнул головой.

– А кто бьет? Ребята?

Последовал еще один кивок.

– И больше никто?

На этот раз кивка не последовало.

– Еще кто-то бьет? Ваш директор?

Кивок был едва заметный, но все же Юлия уловила его. Что же ей делать? Она не может ничему помешать. Если она что-то скажет этой толстой и жестокой женщине, то не исключено, что накличет на него дополнительную порцию побоев.

– У тебя есть кто-нибудь, кто может за тебя заступиться? – спросила Юлия. – Может, кому-то что-то передать?

– У меня никого нет, – едва слышно произнес мальчик.

Юлия хотела что-то сказать, но в этот момент дверь отворилась, и решительным шагом в кабинет вошла его хозяйка.

– Вы поговорили?

– Нет, то есть да, спасибо, – невнятно пролепетала Юлия. Внезапно она почувствовала к этой женщине самую настоящую ненависть.

Директор смотрела на нее, явно ожидая, когда она покинет кабинет.

– До свидания, Саша, – сказала Юлия и в последний раз посмотрела на мальчика.

На обратном пути дамы-благотворительницы лишь в самом начале дороги немного поговорили об увиденном, затем их разговор снова переместился в привычный круг тем. Юлия молчала; она никак не могла избавиться от образа огромных черных глаз, смотрящих на нее не то с укором, не то с мольбой. Она видела, как Анна Владимировна несколько раз отрывала свой взор от шоссе и бросала взгляд на нее, однако от комментариев пока воздерживалась.

Развезя дам по их резиденциям, они, наконец, остались одни.

– Может, просто покатаемся по городу? – предложила Довгаль. – Мне кажется, вы хотите со мной о чем-то переговорить.

– Да.

В этот час улицы были запружены лимузинами, но Довгаль очень уверенно справлялась с обязанностями шофера, и Юлия не преминула заметить ей это.

– Вы правы, я очень люблю водить машину, очень люблю скорость. На свободных участках я разгоняюсь до 160 километров.

– Но это опасно! – воскликнула Юлия.

– Опасно, – согласилась Довгаль. – В этом году это уже третий автомобиль. Два других я разбила. Даже муж стал ворчать, что я излишне расточительна, – со смешком произнесла она заключительные слова.

– Но ведь так можно по-настоящему разбиться. Я вожу машину очень осторожно.

– Для меня осторожность – самый ужасный вид скуки. А что касается жизни, так разве есть более опасная игра? Кто не играет в эту игру, тот не живет. Я всегда играла и, как видите, пока на коне. Вернее, в автомобиле. А что будет через минуту, я даже не хочу об этом и думать. Я видела, на вас большое впечатление произвел этот мальчик, – вдруг резко переменила Довгаль тему.

– Я и сама не знаю, почему он произвел на меня такое впечатление.

– Это случается, я тоже в жизни совершала поступки, объяснения которым до сих не могу дать. Например, своему первому замужеству. – Она вдруг засмеялась. – Мы познакомились на улице, оба были студентами, живущими на стипендии. С такой нищетой, какая была у нас, я больше ни разу потом не сталкивалась.

– Но вы разве вы его не любили?

Анна Владимировна покосилась на Юлию.

– А вы знаете, что такое любовь? – усмехнулась она. – Наверное, что-то я к нему в тот момент испытывала. Но все равно, я всегда потом себе говорила, что это меня бес попутал. Скорее всего, это было просто любопытство, захотелось побывать в шкуре замужней женщины. Зато уж потом я долго выбирала себе новую шкуру, – усмехнулась она. – Но вас беспокоит не только мальчик.

– Да, я с вами хотела посоветоваться по одному вопросу. Это насчет Лукомского. – Юлии показалось, что ее спутница слегка насторожилась.

– Что же натворил этот enfant terrible на этот раз?

– Он нарисовал одну картину, – Юлия замялась, – где мы почему-то занимаемся любовью.

Довгаль неожиданно громко расхохоталась. Причем, смех настолько сильно завладел ею, что на какое-то мгновение машина потеряла управление, и Юлия с ужасом увидела, как они несутся прямо на багажник остановившего у светофора автомобиля. Все похолодело у нее внутри, но Довгаль успела среагировать, со всей силой надавив на тормоз. Юлия отделалась легким ушибом плеча о дверь.

– Простите, я не имею право так рисковать, когда я в машине не одна, – сказала Довгаль, когда они снова мчалась по шоссе. – Значит, он нарисовал вас занимающейся с ним любовью? Это в его манере.

– Но он хочет выставить эту картину.

– Вас это смущает?

Юлия почувствовала раздражение.

– А если бы он изобразил вас, вы бы отнеслись к этому спокойно?

– Это искусство, и эта картина вовсе не обязательно означает, что вы с ним спали.

– Я с ним не спала! – запальчиво проговорила Юлия. – И не собираюсь этого делать.

– А собственно почему? – вдруг очень спокойно проговорила Анна Владимировна. – Разве он вам не нравится?

– Вы мне предлагаете с ним переспать, чтобы то, что изображено на картине, совпадало с тем, что произошло в действительности? – язвительно произнесла Юлия.

– Ну, только ради этого не стоит, это слишком мелкая цель. Если так, попутно… Но разве он вас не волнует как мужчина? Я вас могу уверить: многие женщины из тех, которых вы знаете, были бы не прочь очутиться в его объятиях.

– Не сомневаюсь, – пробормотала Юлия, – но я не из их числа.

Довгаль посмотрела на Юлию долгим взглядом, и ей снова стало тревожно – как бы они на этот раз уже по-настоящему не врезались в другой автомобиль.

– Кого вы обманываете – меня или себя? – вдруг поинтересовалась Довгаль.

– Никого.

– Так не бывает, – со знанием дела проговорила Анна Владимировна. – Вы должны выбрать, кого вам хочется обманывать больше?

– А разве нельзя говорить всем правду?

– Всем нет. А чаще всего – вообще никому. Ложь, повсюду ложь, как летом прохладительные напитки. Или вы этого еще не знаете?

Юлия задумалась. Она уже сожалела, что затеяла этот разговор; эта женщина вдруг стала ее пугать. У нее, кажется, нет ничего запретного, ее не сдерживают никакие этические нормы; такие люди с одинаковой легкостью совершают злые и добрые поступки. Зачастую они даже не видят между ними разницу.