Будённый толкает меня плечом и начинает ржать. Сталин улыбается и грозит пальцем:

— Не надо торопиться, товарищ Павлов. Торопиться не будем. Вот захватите её, тогда и поговорим.

Прикусываю язык. Иосифу Виссарионовичу только скажи, что намереваюсь к Новому году всю её захапать, он тут же назначит срок к декабрю. Известное дело. А так, сам сказал, не надо торопиться. Вот и не будем. Но никто не помешает мне реквизировать с немецкой территории чего-нибудь полезного. Станки какие-нибудь, маслобойки, в республике всё сгодится. Будем стричь тех, кто по нашу шерсть пришёл.

Традиция затягивать посиделки до глубокой ночи или даже раннего утра сегодня не уместна. Утром рано вставать, ответственное мероприятие впереди. Так что слегка за десять вечера расходимся.

7 ноября, пятница, время 07:50

Москва, Белорусский вокзал.

Борис.

Прибыли мы удачно, с часик назад. По военному и почти зимнему времени поезд опоздал на пару часов. А то ни туда, ни сюда, в пятом часу утра, когда и метро не работает и, вообще, общественный транспорт.

Поэтому на Белорусский вокзал мы добрались мирным общественным транспортом в виде метро. Адочка была в полном восторге, давненько мы в московском метро не были, приятно вспомнить и приятно полюбоваться красивейшей внутренней отделкой. До сорокового года мы в Москве жили.

Мы не говорим Адочке, что папа нонче маршал и участвует сегодня в параде. Нам капитан Афонин сказал, так-то мы радио давно не слушали и газет не читали. Решили не идти на Красную площадь, семью маршала, конечно, туда пустят, но после какой-нибудь утомительной процедуры оформления пропусков. И сделать это ночью затруднительно. А ещё мама сказала, что не стоит дёргать отца, у него в Москве всегда дел выше головы.

Ждём поезда, который будет через сорок минут, в комнате помощника начальника вокзала. Сам нас сюда зазвал. Конечно, после разговора с Афониным.

— Неудобно людей тревожить, — ещё в общем зале вокзала сказал капитану.

— Глупый ты, Боря, — отмахнулся тот, — не понимаешь, что семьи высшего комсостава должны находиться под приглядом и всегда в самом безопасном месте. Случись что с вами, как это на маршале Павлове скажется? Я уж про себя не говорю. Мне точно каюк будет.

Проникаюсь. Когда генерал или маршал знает, что с семьёй всё в порядке, он спокойно может заниматься своими маршальскими делами. От которых, между прочим, судьба страны зависит. И всё равно, неудобно…

Сидим, чай пьём. Неплохо бы с конфетами или шоколадом, но всё хорошее и вкусное кончается быстрее, чем невкусное и плохое. Так что у нас давно ничего такого нет. Бодрая с утра Ада начинает потихоньку клевать носом.

— Потерпи, Ада, — уговаривает её мама, но бесполезно. Сестрицу рубит в сон.

— Да ничего, — успокаиваю, — на руках занесу.

Так и выходит. Когда объявляют посадку, заношу сестру в вагон. Там её, вялую и непросыпающуюся, мама раздевает и укладывает. Мы с капитаном тоже валимся на верхние полки. В этом поезде купе попроще, четырёхместные…

7 ноября, пятница, время 08:40

Москва, Красная площадь.

Гарцую на белом красавце-жеребце, давненько я не брал в руки шашку. И сейчас не беру, но на боку висит. Конягу Будённый обеспечил, обычно он на нём парад принимал.

— Спокойный он у тебя, бузить не будет? — четверть часа назад знакомился с жеребцом. Погладил, угостил яблоком.

— Да ты што такое говоришь? — удивляется Семён Михайлович. — Ты хоть понимаешь, сколько у него опыта. Корнет тебя сам может возить, без команды! (Прим. автора: на самом деле не знаю, как звали того жеребца, важного участника знаменитого парада 1941 года. Не нашёл).

Выходим из кремлёвской конюшни, рядом стоит со своим скакуном, — строго говоря, скакуньей, у него кобыла, — генерал Артемьев, начальник московского гарнизона. Командовать парадом будет он.

— Без команды нельзя, — оглаживаю, похлопываю по тёмной атласной шкуре, под которой перекатываются мощные мускулы.

— Пора, товарищи маршалы, — Артемьев бодро вскакивает на свою лошадку и направляется к воротам.

Начало назначено на девять часов. Чтобы развиднелось после рассвета. А то погода нелётная, облачность такая, что чуть ли не за шпили высотных зданий цепляет. И снежок идёт.

Неожиданно накатывают приятные воспоминания кавалерийской молодости. Как же приятно снова чувствовать под собой живую послушную мощь. В танке тоже хорошо (если танк удачный), но совсем по-другому, там машина.

Корнет действительно хорошо обучен, лёгкое натяжение повода, подтверждённое незаметным со стороны наклоном корпуса, и он сворачивает налево к трибуне Мавзолея. Чуточку ускоряюсь на пути к правому краю последнего пристанища великого вождя. С лёгким гарцеванием перед остановкой. Отличный конь!

— Молодец, Корнет! — поглаживаю его по шее. Оглядываюсь. Ага, та же самая история, что и в мире моего подселенца.

— Товарищи! — обращаюсь к стоящим на трибуне. — А что, киносъёмки не будет⁈

Еле удерживаюсь от улыбки, глядя на волну паники, пробежавшей по ряду всей нашей государственной верхушки. Нет, это только мне видно. Наркомы и маршалы как базарная толпа суетиться не будут. После беспорядочных переглядываний все взгляды во главе с самым главным сталинским взором сосредоточились на моём «друге» Берии. Лаврентий Палыч смотрит с грозным видом куда-то назад и вниз, что-то коротко и приглушённо рявкает. Через пару секунд из-за трибун в сторону Спасских ворот, через которые я только что выехал, метнулся некий чин в шинели.

Известная история, вошедшая, так сказать, в скрытые анналы. Враг у порога Москвы (не в нынешней истории). И военный парад 7 ноября должен был продемонстрировать стране и миру, что СССР жив, дух у советского народа непоколебимо крепок, правительство и армия уверены в победе. Несмотря на. И при таких обстоятельствах самыми главными людьми в этом действе не я или Артемьев, ни даже правительство и Сталин. Самые главные — киношники. Нет кино, то и события как бы нет. Знать о нём будут на уровне слухов: «А говорят, в Москве парад прошёл…» и ответ: «Говорят, в Москве кур доят».

И вдруг киношную группу тормозят чересчур бдительные стражи НКВД. Им начхать на всемирное значение будущей киноплёнки, они неправильную запятую в документах увидели. И всё, проход закрыт. Не знаю, кто там спохватился, киношников пропустили и частично парад те засняли. Но вот речь Сталина пропустили. И пришлось товарищу Сталину, — он-то прекрасно понимал всё значение съёмок, фактически ради них всё мероприятие затевалось, — продублировать свою речь в спешно собранном павильоне.

Некоторые