– Недавно с академии. Мерфи О’Райли.

– Ох бедняга. – с сочувствием вздохнул я. – Он уже выслушал коллекцию расистских шуток об ирландцах, директора Кордона?

– Он задрот какой-то.

Я не стал отвечать. Кем бы не был наш новый эксперт я должен был с ним подружиться. Доктор Шейн работал у нас много лет. Мы были с ним приятелями, могли попить пивка в пятницу вечером раз в месяц. И дорога в морг мне была застелена красной дорожкой. Он давал мне все отчеты, даже если у меня не было разрешения на них. Мог позвонить среди ночи и рассказать, что нашел в теле убитого. Я знал об этом раньше, чем ребята из убойного или особо тяжких. С новым доктором такого не будет. Да и зачем мне теперь это. Я на легком труде. Повелитель кофеварки и хозяин бумаги для принтера.

Настроение, в котором я вышел из больницы испарилось. Грязь обратно стала грязью, мокрый снег – мокрым снегом. В этом городе нельзя быть счастливым больше двух часов. Не удивительно, что Кобейн именно здесь снес себе голову из ружья.

В моей квартире было чисто. Я не помню, что и где валялось, когда я ушел отсюда в последний раз. В комнате еще стояла наряженная елка, с кухни пахло ужином.

– Ты решила устроить мне рождество?

– Я вообще не понимаю этих дат. Праздник надо отмечать тогда, когда хочется. А не когда положено. – Пенни поцеловала меня в щеку и повесила мое пальто на вешалку. – Как первый день на работе?

– Я на легком труде! – я закричал и сам дернулся от своего крика. – Эти сволочи, сделали меня инвалидом каким-то.

– Сокращенный день, легкий труд. Любой был бы рад, ничего не делать и получать за это зарплату федерала.

– Я не любой! Целый месяц слоняться по бюро как тень отца Гамлета. Это, как если бы я был парализован, а ты бы ходила передо мной голая.

– В этом есть что-то возбуждающее. А в твоей работе нет. Ты вспомнил что-нибудь?

– Ни хрена. Последнее, что я отчетливо помню, это как Джо застрелила нашего свидетеля. Как будто она стреляла не в него, а меня, и все воспоминания намотались на пулю, вышли через затылок и остались висеть на стене.

– Наш мозг до конца не изученный орган. Может он специально оградил тебя от этих воспоминаний, чтобы выжить. Как желудок может тошнить, от тако на вокзале, так и твой мозг стошнило.

– Только это не тако! Я должен вспомнить, что произошло. Мы искали мясника и это он убил Джо. Я не верю, что она пустила себе пулю в лоб. И тем более в то, что она сливала мафии наши дела. Она солдат! – голова у меня вновь разболелась. Я пытался воспроизвести картину той ночи, но все было белым шумом испорченного телевизора. Вспышки бесполезных кадров из квартиры Скотт и боль.

– Ты обязательно все вспомнишь. – Пенни обняла меня за шею. – Мы вспомним. Но не сразу. Не мучай себя.

Она подстриглась. Теперь ее волосы были чуть ниже щек. Кажется, это зовется каре. Она уволилась из ресторана и теперь от нее не пахло специями. От нее пахло сладкими духами и краской. Я был рад видеть ее не в одноразовом халате возле своей койки, а у себя дома. Она рассказывала о своем новом занятии. Она поступила в школу современного искусства. Решила приобщиться к прекрасному, как и ее семья. Она училась рисовать и подрабатывала в галерее смотрителем. Я всегда думал, что смотритель в музее – это седой дедуля с газетенкой. Незаметно сидящий на своей табуретке и цокающий на шумных школьников.

Оказалось, это не такая уж и скучная работа. Вандал пытался испортить картину и Пенни пришлось распылить в его лицо газовый баллончик. Ей приходилось разнимать учителей и гидов, не сошедшихся во мнениях о том, что же имел ввиду художник, используя широкие мазки, или делая занавески голубыми. Молодой эпатажный автор, разделся догола и терся о свою картину. Люди искусства. Кто я такой что бы их судить или смеяться над ними, как я делал именно сейчас.

Глава 2

Первая ночь не на обезболивающих, оказалась хуже, чем я ожидал. Стоило мне закрыть глаза, все кружилось, будто я выпил не меньше литра. Воспоминания били в мою голову, как шаман в бубен, но не могли пробиться. Я не сомкнул глаз всю ночь, и на утро выглядел в точности, как до больничного. Помятый, не выспавшийся, с синяками под глазами.

До трех я отвечал на звонки, принимал вызовы, отправлял группы на места происшествия. Сортировал отчеты по алфавиту, забивал данные в базу, контролировал смену воды в кулере, а в три мой рабочий день заканчивался.

– Топай домой, Мак! – не забывали напоминать мне агенты.

Психов в новом году не уменьшилось. Подаренные на рождество компьютеры, телефоны, стереосистемы, пылесосы и весы крушились. Жертвы проецирования, платами наружу укладывались в коробки свозились к нам в архив.

Но меня это уже не касалось. Я шатался по музею у Пенни. Я не разбирался в искусстве. Фрукты, голая женщина, море, непонятно что. Белое, красное, зеленое. Это как разбираться в вине. Оно для меня все на один вкус. Вкус вина за два девяносто девять из круглосуточного через дорогу. Нотки дуба, послевкусие березы. Мне казалось, что все эти знатоки просто выпендриваются друг перед другом.

– Это Мария Кинг. Она рисует собственным телом. – рассказывала мне Пенни.

– Помню, как в садике, наелся гуаши и меня стошнило. Я мог продать это за миллион долларов.

– У нас скоро занятия по обнаженной натуре. Будешь моим натурщиком? – спросила Пенни.

– Позировать голым. Даже не знаю. – мне стало неловко. Я в хорошей форме, но я ведь не модель. А, впрочем, почему бы и нет, может мне уволиться из органов и сидеть голышом перед юными дарованиями в позе древнего мыслителя. Вот это я понимаю – легкий труд.

– А это из серии новый век. – Пенни указала мне на картину, где пара со смартфонами вместо голов, несли свои настоящие головы в пакетах.

Меня затошнило. Нет, картина напоминала комикс из интернета, нежели реалистичный пейзаж, но я словно почувствовал запах мертвой плоти. Я оказался посреди пустой улицы, среди украшенных к Хэллоуину двориков и нес в пакете голову, но не свою. Я заглядывал в пакет, проверял ее, не потерялась ли. Я знал, что я отрезал ее сам. Но зачем?

– Ирвин! – меня окликнули, я