ее почувствовать то, что чувствую я. Такие как Джоанн – сильны, но легко поддаются влиянию. Умны, но ограничены. А я больше не ограничен верностью лживому конгломерату, потребляющему деньги. Который до сих пор не может найти охотника за головами и каннибала, убившего агента бюро.

– Я разберусь. Иди Джоанн. – я выпроводил ее за забор и усадил на бордюр.

Вернувшись, я почувствовал острое желание обследовать его дом.

Он напоминал бомбоубежище из фильмов про холодную войну.

Склады тушенки и кукурузы, Веб-камера, заклеенная лейкопластырем. И ежедневники. Куча ежедневников и записок. Имена, адреса, телефоны, названия, время и даты. Подписанные контейнеры в холодильнике. Он записывал все.

Он боялся нас. Ненавидел бюро, военных, полицию. Я тоже их ненавидел, после того, что они сделали с Лисовски.

Я втащил Вейсберга в квартиру. Вытер все двери. Замыл все следы крови, забрал гильзу и пулю. Но чего-то мне не хватало. Я чувствовал себя виновным в смерти Вейсберга. Но это еще не конец. Не зря он так ненавидел нас всех. Я взял с кухни нож и отрезал Вейсбергу голову. Точнее то, что от нее осталось.

– Ты уже позвонил директору Рейзену? – спросила Джоанн.

– Нет.

– Спасибо. – тихо сказала она.

– Считай это авансом.

Она довезла меня до самого подъезда. Я пообещал ей не делать глупостей, заблокировать карту и лечь спать. Едва ее машина скрылась за поворотом, на выезде из двора, я вытащил свой подарок, в виде половины головы, из морозилки и вышел из дома. Я мог вызвать такси, мог попытаться завести свою колымагу, но я хотел пройтись. Размахивая пакетиком. Проехать пару остановок на автобусе, чтобы пассажиры оборачивались на вонь из моего багажа. Не все же им трясти потными подмышками над моим лицом.

Я приоткрыл светлую, в грязных от дождя пятнышках, калитку и вошел во двор.

Подстриженная трава. Аккуратные клумбы. В других дворах уже творится хаос из тыкв, пугал и бумажных приведений на окнах. Маллоун видимо готовит свой сюрприз на десерт.

Я постучал. У него был звонок, но я громко постучал кулаком, и собирался ногой. Я шотландское быдло, что вы хотели?

– Агент Маккинли? Что привело вас сюда? – Маллоун открыл мне дверь слишком быстро. Будто ждал у порога гостей. Он был в домашнем халате.

– Кошелек или жизнь? – спросил я и протянул Лиаму пакет.

Он заглянул и только поднял бровь. Не испуга, ни отвращения, ни возбуждения.

– Вернете мне то, что украли, за небольшое вознаграждение? – заговорчески спросил я. Я решил поиграть с ним в его игру. На его правилах. В его доме, но со своими костями.

– Какое странное совпадение. Пару часов назад мне принесли, почти такой же подарок. – ответил мне Маллоун с невозмутимой гостеприимной улыбкой. А я вот таким самообладанием не владел. Меня слегка качнуло, и я чуть не выпал в открытые двери.

– Вы рады пополнению? – спросил я. Еле удержавшись от панического крика «Кто?», а точнее Что? Если еще точнее, то чью. Чью голову?

– Конечно! Две головы – хорошо. А три еще лучше! Хотите чаю? Или чего покрепче.

– Я не собираюсь с вами пить! Вы арестованы, по подозрению в трех убийствах с особой жестокостью. – я спокойно достал пистолет и направил на первого свидетеля.

– А ваша подруга была более любезной. И голова у нее была целая. – Лиам пытался сохранять хладнокровие, но я видел его страх. А он видел мой. Какая подруга? Здесь была Скотт?

– Что ты несешь? Где части тел? Что ты с ними сделал?

– Не то, чего бы вам хотелось. Жуткая на самом деле идея… И как вам такое в голову пришло.

– Я сейчас прострелю тебе колено! – я не понимал, о чем он говорит, и злился. Злость и паника заливали меня. Я тонул. Я увел прицел от Маллоуна, чтобы не выстрелить ненароком, как Скотт утром.

– Все конечно после развода пускаются во все тяжкие. Стриптизерши, байкерши, йога, гомосексуализм. Но такое! Вы ее не боитесь? Хотя, вы и сам такой же. Я всегда знал, что в ФБР, как и в полицию нормальные люди не идут.

– Что ты несешь?! – меня затрясло. Я был готов выстрелить, как вдруг Маллоун закашлялся. Он с самого начала разговора прочищал горло, но я обратил внимание только сейчас.

– Ты… – снова приступ кашля перебил его. Он согнулся в три погибели и отхаркнул на пол сгусток крови.

– Что с вами происходит? – я убрал оружие и подбежал к первому свидетелю. Он побледнел у меня на глазах. Я пытался ему помочь, но ничего не мог сделать. Кровь шла у него горлом. Он хватался за живот и грудь. Хрипел. Я должен бы вызвать ему скорую помощь, но я этого не сделал. Я бросил его в коридоре, захлебываться собственной кровью. Я убежал. Спрятался.

Пенни была права. Я не хочу видеть. Я даже не могу понять, что именно я не хочу видеть.

Вместо криминальной хроники по радио крутили рекламу открывшегося торгового центра и Рианну. Горькое облегчение подступило к горлу. Я больше никогда не услышу Первого Свидетеля.

Джоанн подпевала себе под нос. Я проверял почту. Мое письмо о перерассмотрении дела Лисовски висело как «не доставленное». Будто я написал в никуда. На несуществующий адрес. Как скоро они заткнут мне рот?

– Да. – Джоан ответила по телефону. – Сейчас будем.

– Что на этот раз?

– Лиам Маллоун найден мертвым в собственном доме.

– Первый свидетель? – я попытался изобразить удивление.

– Да Ирвин. Тот самый, которого ты обвинял в убийствах.

– Это была лишь теория. Ты сама сказала.

– Нам нужно будет серьезно поговорить. После работы.

– О чем?

– Ты беспокоишь меня. Мне кажется, ты что-то скрываешь от меня.

– Ты велела мне не болтать ерунды.

– Нет. Дело в другом.

– В чем же? В том, что у нас как минимум два непойманных маньяка? Или в предательстве моего напарника?

– Твоего напарника? Джоуша Лисовски? Я слышала его убил один из ваших подозреваемых.

– Я тоже так думал. Пока не нашел в базе данных отчеты, о том, что Лисовски, якобы скрылся с деньгами бюро.

– А что если он инсценировал собственную смерть?

– Не было никакой инсценировки. И денег не было. Его обвинили в чужих грехах.

– Ирвин…

– Да. Это серьезное обвинение. Но я был там. Я все видел. Видел, как они искали его по лесам и канавам. Видел, как составляли отчеты, опрашивали свидетелей. Все это было показухой. И я ее главный и последний свидетель. И клоун и ведущий! Они перевели меня в тяжкие, потому, что еще не знают, что мне все известно. Если бы