Дороти Дэй не была от природы, что называется, общественным существом. Она обладала писательской натурой — довольно замкнутая, нуждающаяся в одиночестве, но при этом она находилась среди людей почти весь день, каждый день. Среди тех, кому она помогала, многие были умственно неполноценными или страдали от алкоголизма. Постоянно бушевали споры, люди грубили, непристойно себя вели, ругались. Однако Дороти заставляла себя сесть за стол и сосредоточиться на конкретном человеке. Он мог быть пьян и выражаться бессвязно, но она сидела и внимательно его слушала.

Дороти носила с собой блокнот и в свободные минуты писала: дневниковые записи для себя и постоянную череду колонок, эссе и репортажей — для других. Чужие грехи были для нее поводом размышлять о собственных, куда более тяжких. Однажды она записала в дневнике: «Пьянство и все вытекающие из него грехи настолько очевидно уродливы и чудовищны и несут такое несчастье бедному грешнику, что тем важнее не судить и не осуждать его. В глазах Господа скрытые, незаметные грехи, должно быть, куда страшнее. Мы должны прилагать все усилия воли, чтобы любить больше и больше, чтобы с любовью поддерживать ближнего. Пусть он покажет нам уродство наших собственных грехов, чтобы мы поистине покаялись и возненавидели их».

Дороти Дэй предостерегала против духовной гордыни, ханжеского самодовольства, которых стоит опасаться всякому, кто творит добрые дела. «Иногда приходится себя останавливать, — писала она. — Случается, что я бегу от одного человека к другому, миска за миской супа, тарелка за тарелкой хлеба, и благодарность голодных становится громким шумом у меня в ушах. Голод моего слуха бывает столь же неумолим, как для кого-то голод чрева; радостно слышать эти слова благодарности». Грех гордыни скрывается за каждым углом, считала Дэй, и даже в доме призрения углов очень много. Служить другим означает жить в большом соблазне.

В юности Дороти следовала пути Достоевского: даже ощущая присутствие Бога, она не отрешалась от жизни, полной пьянства и беспорядка. Но как отмечает Пол Эли, внутренне она была ближе к толстовству. Дороти была не загнанным животным, которое внешние обстоятельства обрекают на страдание; она сама с пылом выбирала страдание. Каждый раз, когда большинство предпочло бы простоту и удобство — то, что экономисты называют личным интересом, а психологи — счастьем, она избирала иной путь, ища неудобств и трудностей, чтобы утолить свою тоску по святости. Она не просто выбрала работу в некоммерческой организации, чтобы оказывать влияние на общество, — она стремилась жить по-евангельски, даже если для этого надо было чем-то жертвовать и страдать.

Большинство людей, думая о будущем, представляет, насколько счастливой может быть их жизнь. Но вот что интересно: вспоминая о важнейших событиях, которые сформировали их личность, люди обычно говорят не о счастье, а о жизненных испытаниях. Большинство людей стремятся к счастью, но считают, что их формирует страдание.

Дороти Дэй была необычна, даже, может быть, болезненно необычна тем, что иногда, казалось, целенаправленно искала страданий — ради того, чтобы достичь глубин своей личности. Наверное, она, как и все мы, понимала, что люди, чьей духовной жизнью мы восхищаемся, прошли через период страданий, а порой и не единожды.

Для большинства из нас в страдании нет ничего, по сути, благородного. Подобно тому как неудача бывает всего лишь неудачей (а не шагом на пути к превращению в следующего Стива Джобса), страдание способно стать разрушительным, и от него следует избавиться или исцелиться как можно быстрее. Если страдание не соотносится с высокой целью, лежащей за пределами отдельной личности, оно разрушает или уничтожает человека. Если страдание не является частью более масштабного процесса, оно ведет к сомнениям, нигилизму и отчаянию.

Однако некоторым людям удается соединить свое страдание с великим замыслом: с его помощью они приобщаются ко всем остальным страдающим. И таких людей страдание явно облагораживает. Важно не страдание само по себе, а то, как человек его переносит. Например, Франклин Рузвельт, переболев полиомиелитом, стал более глубоким и сострадательным. Часто физическое или социальное страдание позволяет человеку взглянуть на ситуацию со стороны, более тонко прочувствовать, что переживают другие.

Первое, что делает страдание, — заставляет человека обратиться к своей личности. Богослов Пауль Тиллих[29] писал, что люди, страдая, отрешаются от житейской суеты и обнаруживают, что они не те, кем себя считали. Боль, связанная, например, с потерей любимого человека, пробивает пол, который они считали нижним этажом своей души, и открывает пространство под ним, а затем пробивает и его дно, открывая новое пространство, и так далее, и так далее. Испытывающий боль человек опускается на неизведанную глубину.

Страдание обнажает прежде скрытые застарелые болевые точки — пугающие воспоминания, которые мы подавили, постыдные деяния, совершенные нами в прошлом. Оно побуждает нас мучительно исследовать нижние этажи своего внутреннего мира, но вместе с тем дарит радость от сближения с истиной. Страдание создает то, что современные психологи называют депрессивным реализмом, — способность видеть мир таким, какой он есть. Оно разрушает успокоительные доводы и уютные сказки, за которыми мы прячемся, чтобы казаться окружающему миру проще и понятнее.

А еще страдание позволяет более остро ощутить свои ограничения, пределы своей власти. Когда страдание толкает человека в глубины его «я», в одиночную экспедицию внутрь себя, он вынужден принять тот факт, что не способен определить, что там происходит.

Страдание, как и любовь, разрушает иллюзию самоконтроля. Страдающий человек не способен приказать себе перестать испытывать боль или горе от потери умершего или бросившего его. Даже когда спокойствие возвращается или горе ненадолго ослабевает, неясно, откуда приходит это облегчение. Процесс исцеления также представляется частью какого-то природного или божественного процесса, неподвластного человеку. В культуре меритократии, в мире первого Адама, где все достигается усилиями, усердием и контролем, страдание преподает урок зависимости. Оно учит, что жизнь непредсказуема и надежда контролировать все вокруг лишь иллюзия.

Страдание, как ни странно, учит еще и благодарности. В обычное время мы воспринимаем любовь, которую получаем, как повод для удовлетворенности собой (я заслуживаю любви), но в периоды страдания мы понимаем, насколько эта любовь незаслуженна и как за нее на самом деле следует благодарить. В моменты гордости мы не желаем чувствовать себя обязанными, но в моменты смирения осознаем, что ничем не заслужили расположения и внимания, которые получаем.

Кроме того, в подобных обстоятельствах люди чувствуют, что их влечет за собой великий замысел. Авраам Линкольн на протяжении всей жизни страдал от депрессии; пережив боль Гражданской войны, он вышел из нее с ощущением, что Провидение управляет его жизнью, а он лишь малое орудие в великом деле.