нового режима – это по-настоящему волнительно! Сопротивление большевиков еще вполне реально, но мы возлагаем большие надежды на силы, идущие из Сибири, которые, соединившись с нашими, окончательно свергнут красную власть и позволят России возродиться из пепла.

Для развития страны имеется много возможностей. Мой друг Анри Виллем вместе со мной разрабатывает проект импорта-экспорта, который будет поддерживаться Московским банком, присутствующим в Архангельске, и банком Crédit Lyonnais в Париже. Население города чрезвычайно увеличилось, потребности огромны, но и ресурсы значительны. Мы планируем ввозить как предметы первой необходимости (одежда, обувь, продукты и т. д.), так и предметы роскоши (вина, спиртные напитки, парижские изделия, парфюмерию, чулочно-носочные изделия, шелковое белье, полушелк и т. д.). Взамен будут экспортироваться товары, которые найдутся на территории Архангельской области, такие как лен, полуфабрикаты из оленьих и нерпичьих шкур, меха…

Мне не терпится вернуться к гражданской жизни, возобновить парфюмерную деятельность и, прежде всего, найти во всем этом себя. Поскольку я никак не могу связаться с Идой из-за гражданской войны, мне, увы, придется ждать, пока я вернусь во Францию, чтобы привезти ее, используя те связи, которыми я смогу там обзавестись. О Господи! Как долго я уже не могу увидеть ее, прижать к себе, услышать ее мелодичный голос, просто дышать ею… А мой сын! Переживания овладевают мной всякий раз, когда я думаю о мальчике. Как он, должно быть, изменился… Мне так хочется снова увидеть их обоих… кажется, они так близко… а на самом деле недосягаемо далеко!

Английское командование уже пятый раз просит нашего военного представителя отложить мое отбытие во Францию с целью последующей демобилизации. Но ему в очередной раз отказывают. Тогда английские власти убедительно просят, чтобы после демобилизации меня пригласили на службу в Архангельск уже в составе английской армии, гарантируя мне орден За выдающиеся заслуги (DSO – Distinguished Service Order) и звание майора. Я все же отказываюсь. Мне пора домой. Я получаю паспорт во французском консульстве в Архангельске и в середине апреля 1919 года выезжаю во Францию, мой путь пройдет через Англию.

На протяжении всего путешествия меня до одурения волнует аромат, который я впервые ухватил во время Онежской экспедиции, позже обнаружил где-то под Архангельском, а теперь мысли о нем навязчиво возвращаются ко мне. Аромат этот тесно связан с видением полуночного солнца в пейзажах Заполярья – края, где озера и реки источают аромат исключительной свежести. Этот аромат не дает мне покоя, я очень хочу попробовать уловить и воссоздать его, когда вернусь во Францию. Мне бы хотелось, чтобы он стал отражением глаз Иды, этих голубых глаз цвета воды в северных озерах, таких светлых и в то же время таких глубоких и непостижимых. Этот мой аромат являет собой тончайшую, но в то же время и прочную нить, что связывает меня со всем, через что я только что прошел. И если мне удастся идентифицировать его, а потом разложить на составные элементы и заточить во флаконе, то это будет все равно что запечатлеть это военное время, осмыслить его и возвеличить, описав его. В конце концов под капюшоном солдата, неустанно сражавшегося в течение этих пяти лет, по-прежнему живет парфюмер, исследователь запахов, искатель ароматов, творец…

Во Францию я прибываю 20 мая 1919 года. И сразу уезжаю в положенный мне шестидесяти-дневный отпуск с оплатой труда в Канны, в Société A. Rallet & Cie. Отпуск этот я беру в 13-м артиллерийском полку в Венсенне. По прибытии в Париж с радостью встречаю Поля Плено. Мой друг не только не забыл обо мне, но навел обо мне справки и обратился в Министерство вооруженных сил с просьбой как можно скорее обеспечить мое появление здесь! Вернувшись в ноябре 1918 года из Москвы для создания новой парфюмерной компании Rallet у Шири[2] в Каннах, в районе Ла Бокка, он предложил мне там работу. Я немедленно возобновляю свою деятельность в качестве парфюмера.

Французы из Москвы возвращаются в свою страну уже несколько месяцев, чередой волн. Как мне репатриировать Иду и Эдуарда? Я узнал, что французская военная миссия в Москве, как и вся наша французская, пережила темные часы, о которых я ничего не знал, потому что был отрезан от них в Архангельске. Многие были заключены в Бутырскую тюрьму, некоторые там умерли. Кто-то из солдат и гражданских лиц был репатриирован. Иные до сих пор томятся в тюрьме. Я постепенно получаю представление о ситуации, собирая свидетельства, которые с каждым днем все больше парализуют меня. Что мне делать?

Меня демобилизуют 29 июля 1919 года.

19 августа я получаю орден Почетного легиона и Военный крест с пальмовыми ветвями.

Если бы мой брат Эдуард был еще в этом мире, он бы испытывал огромную гордость. Я взволнованно думаю об этом. Награда тем более делает мне честь, что по случаю ее получения мне приходят письма с поздравлениями от тех, с кем я прошел эту войну. Эти свидетельства дружбы и благодарности глубоко трогают меня. Я также возлагаю надежду на моих друзей и родственников в установлении необходимых контактов для организации возвращения моей семьи во Францию.

Мой друг Анри Виллем уверяет меня, что свяжется с известными ему газетами, чтобы сообщить о бедственном положении Иды и всех тех, кто находится в ситуациях, подобных ее: «Вы знаете, что я принимаю участие в ваших заботах о жене и сыне. Но я убежден, что эта ситуация, какой бы болезненной она ни была на данный момент, не опасна, и я уверен, что вы увидите своих близких в добром здравии в ближайшем будущем».

Я и сам решаю послать письмо в «Фигаро», чтобы сообщить о судьбе еще не репатриированных французов в России и таким образом пробудить общественное мнение.

Генерал Табуи, которому я обязан своей наградой, пытается меня успокоить: «Я все же думаю, что Москва откроет границы, и что вы получите известия о ваших близких. Страшно тревожусь за вас…»

Чтобы связаться с Идой, я прибегаю ко всем средствам. Мой брат Эжен оказывает мне поддержку: «Что касается вашей жены и писем, поверьте, я отправил три из них тремя разными путями, последнее с русским полковником, посланным нашей миссией в Ревель[3]. Найдет ли он способ доставить его ей? Я надеюсь на это. Новости из России особо не доходят…»

Письмо моего друга Виньо особенно трогает меня, потому что он предлагает несколько путей: он просит меня написать прямо одному из его знакомых в министерстве иностранных дел, Барре (я знал его еще по военной миссии в Москве), чтобы внести Иду и Эдуарда в список французов, подлежащих репатриации, с указанием их предположительного местоположения. Он также приводит в пример одного