супругу, то сейчас, когда я знаю, что скорее умру, чем пойду за него замуж, меня не остановит ничто.

У меня уже трусы насквозь мокрые, и чертов дождь тут совсем не причем.

— Выходит, вот какая она — твоя крепость одиночества? — выхожу из уборной, замечая, что Лео добавил больше света за время моего отсутствия.

— Святая святых или особняк Дракулы? — с интересом разглядываю окружающее меня пространство, каждый раз, слегка вздрагивая от раскатов грома.

Со стороны этот дом напоминает мне заброшенное и замкнутое место из другой эпохи. Я хорошо помню фасад из изношенной каменной кладки, высокие и узкие окна, старинную резьбу и кованные металлические элементы на входе.

В самом же доме немного пахнет стариной прошлых веков, смазанной ароматом свечей с запахом древесины, табака и ванили. Судя по наличию лестницы, в доме есть второй этаж, а возможно даже загадочный чердак, в котором Леон хранит своих скелетов и демонов. Лишь несколько современных удобств, такие как нормальный туалет, душ и обустроенная кухня говорит о том, что на дворе двадцать первый век, а не восемнадцатый.

Меня не покидает ощущение того, что я нахожусь в интерактивном музее. Стены каждой комнаты усыпаны картинами, созданными разными художниками и датированными древними, как мир, цифрами.

Я молча разглядываю каждую, что попадается мне на глаза, и, несмотря на то, что я довольно нейтрально отношусь к живописи, ощущаю историю и таинственную привлекательность каждого полотна. Некоторые из картин хранят изображение пейзажей, которых больше не существует, а другие — лица людей, которых давно нет.

Этот дом — оплот творчества, где время навсегда остановилось. А значит, он сохранит любые тайны, слова, признания, звуки и крики. Здесь мне кажется, что остального мира не существует, и так хочется раствориться в манящем «сейчас».

На стенах мелькают масонские символы — треугольники и глаза, замысловатые лабиринты и ключи, таинственные знаки, словно приглашающие раскрыть их тайны. Замечаю пару стеклянных шкафов, за стенками которых, чего только нет — амулеты и языческие артефакты. Этот дом правда может служить отличной съемочной площадкой для хоррора.

Все это создает обстановку старинной ожившей легенды, которую невозможно рассказать одними словами.

— Это все твое? Все, что здесь есть?

— Что-то осталось от предыдущих хозяев, что-то мое. Это очень старый дом, Эмили. Но название «крепость» мне нравится больше, — коротко кивает Лео, протягивая мне заранее приготовленный бокал с терпким напитком. На вкус он горячий и ароматный, согревающий изнутри и хоть я не сильна в алкоголе, предположу, что это глинтвейн. — У меня пока не так много картин, — поясняет он, проводя мне короткую экскурсию по своей галерее. — Они требуют огромных финансовых вложений. Пойдем, покажу тебе самую дорогую. Я потратил на нее половину денег, которые получил в наследство от деда, — Леон подводит меня к довольно странной картине. Темной, мрачной и загадочной. Без всяких сомнений, на ней изображен Иисус, пальцы одной его руки скрещены, вторая рука сжимает стеклянный прозрачный шар, явно символизирующий землю. Я с любопытством разглядываю этот шар. Кажется, нечто подобное я видела во сне.

— Выглядит… странно. Я не большой ценитель картин. Кто ее написал?

— Авторство приписывают Леонардо Да Винчи или одному из его учеников. Но я намерен провести дополнительную экспертизу, хотя уверен, что это работа самого Леонардо. Эта картина переходила из одного королевского дворца в другой несколько веков, пока не оказалась здесь.

— Поэтому она находится за стеклом? — уточняю я, замечая, что произведение искусства действительно защищено едва заметным барьером.

— Да. Картинам нужен особый уход и хранение. Если не обеспечить правильную температуру и свет в помещении — они портятся и выцветают. А моей фаворитке нужен особый уход. Мои самые любимые вещи всегда надежно защищены, — читаю в последней фразе двусмысленное послание.

— Но почему именно эта картина — твоя любимая?

— Вглядись в детали. Например, в глаза Иисуса. Они полупрозрачные, настоящие, благодаря чему у него живой взгляд. Лик написан в стиле сфумато, который был изобретен самим Леонардо. Именно благодаря этому эффекту, мы видим не просто изображение человека, а словно личность из плоти и крови, заключенную в рамку, — чем больше, Лео говорит об этом, тем больше я начинаю замечать, что это все действительно так. Иисус буквально оживает на моих глазах, и выглядит все более впечатляющим и объемным. — Эту технику он использовал и в «Мона Лиза», но эта картина мне нравится больше, в ней куда больше загадки и глубины на мой вкус. А эти андрогинные черты лица, свойственные руке Леонардо. Я могу перечислять до бесконечности, но чтобы понять, насколько он гений, нужно пересмотреть тысячи других картин.

— Сколько она стоит?

— Я купил ее у арабского принца за пятьсот миллионов долларов, сейчас она стоит еще дороже.

Дорого для картины, даже для семей нашего уровня. Очень дорого. Самая дорогая картина в коллекции моего отца стоит пятнадцать миллионов.

— Мне нравится этот хрустальный шар. Так и манит.

— Кстати, эта и есть одна из загадок шедевра. Неправдоподобное изображение стеклянного шара в левой руке Христа — далеко не единственный упрек от тех, кто не верит в подлинность самой дорогой картины, проданной когда-либо на аукционе. Но уж очень популярный в кругах ценителей, — мне кажется, я готова слушать его вечно, пока он неспешно встряхивает в стакане свой виски. — Этот шар почти не преломляет свет. Настоящий шар такой формы давал бы эффект выпуклой линзы, — немного одержимым тоном продолжает рассуждать он. — А прозрачный предмет на доске выглядит плоским. Складки одежды позади него не исказились. То есть они написаны без учета законов оптики, в которых Леонардо был дока. И вот зачем бы да Винчи было так делать — это один из самых сложных вопросов для защитников подлинности картин.

— А что ты о нем думаешь?

— Возможно это то, что сейчас назвали бы «инфоповодом». Метка, чтобы триггерить умы. Я думаю о том, что он мог специально сделать его таким. Например, чтобы об этом говорили, или для того, чтобы донести свою идею о том, что наш мир — ненастоящий. Такой же иллюзорный, как этот шар. И эта версия мне ближе.

— Не знаю почему, но чем больше я смотрю на него, тем больше вижу в нем глобус, — задумчиво отзываюсь я и наконец, перевожу взгляд на другие картины. — А что из всего этого рисовал ты?

— В основном, эти пейзажи, — Лео смахивает ткань с одного из крупных полотен. Я внимательно рассматриваю пейзаж хвойного леса. — Я не очень люблю рисовать людей.

— Почему?

— Ничто не впечатляет меня так, как природа в целом или отдельные