— Я тоже твоя фантазия, мотылек. Сколько раз ты представляла этот момент, когда ласкала себя под плотным одеялом? — он выходит из моего рта, позволяя мне дышать полной грудью.

— Не так часто, как тебе бы хотелось. Я фантазировала об абстрактном мужчине. У него не было лица.

— Теперь будет, — усмехается Лео. — Оближи его полностью. Очисти его для себя. Сделай так, чтобы я забыл о том, что мне сосали другие женщины. Твоя сестра делала это так старательно, Эмили. Ты же хочешь быть лучше нее?

Мне становится так больно, что кислород за мгновение покидает грудную клетку. Лучше бы он снова ударил меня.

— Зачем ты говоришь это? Ты делаешь мне больно.

— Ты любишь эту боль, — шепчет Дэмиан, касаясь костяшками пальцев моей скулы. — Это в прошлом, маленькая. Теперь он только твой. Так покажи ему это, — ласково гладит меня по голове. — Присвой его себе.

— Только мой? Ты обещаешь? — тихо уточняю я. Я прекрасно понимаю, что он манипулирует мной. Делает так, чтобы я из кожи вон лезла, чтобы быть лучше Келли в этом процессе.

Но я хочу его не потому, что мне необходимо стать лучше нее, я просто его хочу.

— Клянусь всем своим состоянием и картинами. Навсегда твой, — без капли сомнения отвечает Леон.

— Почему я?

— У творческого человека в жизни только одна муза, остальные лишь ее жалкое подобие.

— Но я никогда не была первой…

— Всегда, — выдыхает Леон, явно немного уставший от разговора. — Ты всегда была первой, — едва слышно произносит мужчина. — Когда-нибудь я расскажу тебе об этом.

Сжав мои волосы, Леон вновь направляет мою голову в необходимое ему русло. Мой язык неумело скользит по его члену, а его бедра выгибает в ответ, словно я бью его током. На вкус он горячий и соленый, и это очень приятно, ощущать, как его тело молниеносно реагирует на любое касание моего языка.

Я чувствую некую власть над ним, несмотря на то, что стою перед ним на коленях.

Сладкие стоны Леона срываются с мужских губ, кружа мне голову. Грубый мат и сдержанные стоны, если быть точнее. Его взгляд затуманен, он полностью отдается мне, и я сама готова кончить от каждого его громкого выдоха, от каждого слова, от каждого толчка бедер.

Наконец, я снова чувствую его ладонь на своем затылке. Его каменный пресс напрягается, когда движения таза становятся более мелкими, рваными, дыхание окончательно сбивается.

Теплая и густая жидкость оказывается в моем рту, тихий рык Леона медом обдает мой слух, а зрение внимает каждую деталь его искаженного от наслаждения лица. Уже не жестокого, а ранимого и красивого.

Черт. Я сделала это. Довела его до крайней точки безумия.

— Глотай, — приказывает он, смерив меня властным взглядом.

Отрицательно качаю головой, пытаясь отвоевать свой миллиметр свободы воли.

— Глотай все до последней капли, — выдыхает он, наклоняясь ко мне и обхватывая за скулы. Делаю глоток, ощущая, как густая жидкость проходит через горло. — Какая плохая девочка, — хвалит он, накрывая мои губы поцелуем и утягивает за собой.

Леон

Наверное, Эми рассчитывает на тайм-аут или что-то вроде того. Но не проходит и десяти минут, как я ощущаю в себе прилив очередных сил. Я слишком долго ждал этого, чтобы делать большие перерывы. Впереди в меню все ее дырки, которые я намерен сделать своими.

Пометить ее становится животной потребностью, которую я не хочу анализировать. Со мной такое впервые. Раньше, мне было все равно, если женщина спала с кем-то еще до меня, во время, или после.

Она, должно быть, радуется, что легко отделалась и ее девственность не пострадает. Но как только она забирается ко мне на колени, и мягко жмется к моей груди, я обхватываю ее за ягодицы и встаю вместе с ней так, чтобы она обняла мои бедра ногами. Мой член зажат между нашими телами, и он вновь наливается кровью, возвращая мне ощущение голода и желания вновь оказаться в тесном пространстве.

— Мы не можем. Не сейчас. Отвези меня домой, — протестует она, ощущая, как я жамкаю ее задницу.

— Я не хочу ждать, — молча прижимаю Ми к ближайшей стене, распластав ладони по бокам от головы. Сзади будет удобнее, она не будет сопротивляться. — Я не буду тебя трахать, расслабься, — нагло вру я.

Едва ли я смогу сдержаться, даже святой не смог бы.

Мой взгляд скользит по ее красивой спине, по позвоночнику и светлым волосам, полотном, накрывающим спину. На задницу в виде округлого сердца. Мой член скользит от одной щели к другой, накачиваясь и увеличиваясь между ними.

— Тебе приятно, правда? И совсем не страшно, мотылек. Ты же знаешь, что я умею держать себя в руках, — нужно усыпить ее бдительность, иначе она просто не пустит меня внутрь.

— Очень приятно, Дэйм, — стонет она, подмахивая красивыми бедрами, буквально насаживаясь на мой член. — Но давай без последствий, как в прошлый раз, — ее голос отдан за «детский сад», но у меня на нее совершенно другие планы.

В последний раз взвешиваю все «за» и «против», задавая себе вопрос — готов ли я платить за это цену и нести ответственность?

Черт возьми, да. Если так нужно, то я блядь, женюсь на ней, чтобы все наконец, заткнулись, и оставили нас в покое.

Я не смогу сдержаться, это невозможно. Особенно когда меня самого всего словно током бьет, стоит лишь прикрыть глаза и поскользить членом по ее влажным створкам. Они пульсируют, истекают влагой, жадно хотят принять меня… черт.

В какой-то момент я просто резко обхватываю ее ягодицы ладонями, и, придерживая ствол, вхожу в нее до самого конца. Это трудно, но действовать необходимо настойчиво и уверенно. Эмили настолько узкая, что мне даже самому, черт, приятно и больно. Она кричит, извивается в моих руках, но я обнимаю Ми сзади, нахожу губами ее губы, проникая в ее рот языком, так же, как проникаю членом в ее истекающее готовностью принять меня лоно. И теперь, кровью.

Я не сразу начинаю двигаться в ней. Позволяю отдышаться, привыкнуть, почувствовать.

— Скажи, как сильно тебе приятно, — иступлено шепчу я, ощущая, как постепенно контроль срывает с петель, выпуская на волю внутреннего зверя.

— Божественно сильно, — шепчет в ответ Ми, когда я опускаю ее на пол, чтобы иметь возможность трахать ее, глядя в горящие от влюбленности звездами глаза. Голографический ночник мягко скользит по нашим телам, слитым в горячем танце, а я уже не вижу ничего, кроме ее удовольствия, ее боли, ее тела, на