Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Роза, ты как-то обмолвилась, что он у тебя второй муж. А что случилось с первым? Или тебе не хочется об этом рассказывать?
– Вика, я знаю, что через неделю мы расстанемся. И увидимся ли снова? Неизвестно. Поэтому мне легко излить душу. Ты мне ничего не советуешь, ничему не учишь. Ты просто слушаешь! Тебе интересно меня слушать, я это чувствую. По твоему взгляду, по энергетике, которая исходит от тебя. Не всем доверишься, так что спасибо тебе. Ты знаешь, гора с плеч. Я чувствую, что в моей душе наступает просветление…
– Я рада, Роза. Я очень рада за тебя. И мне приятно слышать эти слова от тебя.
– Я тебе сейчас расскажу такие вещи, что это может тебя оттолкнуть от меня. Ты можешь пожалеть о том, что вообще общалась со мной, жила в одной комнате, старалась понять меня, жалела!
– Ты меня не пугай, Роза! Что ещё страшнее пережитого может быть в твоей судьбе? Ты подумай: может быть, не стоит мне открывать свою душу до конца?
– Не знаю… Я знаю одно – что мы расстанемся и я буду думать о тебе, желать счастья. Мне повезло. Я часто думаю о первых минутах нашей встречи: что было бы, если б я добилась твоего отселения?.. А ведь была настроена именно так!
– Спасибо. Я рада, что мы подружились. Роза, если тебе тяжело вспоминать, рассказывать, давай просто пройдёмся. Поедим мороженое. Ты пробовала мороженое здесь? Очень вкусное.
– Да, конечно. Пробовала. И не раз! Но я не об этом, Вика. Я страшный человек. Ты даже не представляешь, какой я могу быть!
– Роза, Роза, успокойся. Ты вся дрожишь. Пойдём к дежурному доктору. Она накапает валерьянки нам. Или пойдём в кафе. К Ринату. Закажем вина, сыр! На тебе лица нет, Роза…
– Вика, когда мне было восемнадцать лет, со мной случилось большое несчастье. Об этом никто не знал, кроме меня и Фёдора Петровича. Я подружилась с парнем. Мы учились в училище в одной группе. Он провожал меня домой, приходил в гости. Он и маме нравился, и Фёдору Петровичу. Мама говорила: «После училища выходи за него замуж. Хороший парень, серьёзный». Так и шло бы всё свои чередом. Если бы однажды…
Глава 10
Господи, что же я могу ещё от неё услышать? За что этой милой хрупкой женщине столько испытаний? Чего она ещё не пережила в этой жизни? Смотрю на неё и думаю об этом. Не могу просить её начать этот сложный для неё рассказ, видя, как она мучается, как набирается смелости для очередной исповеди. Но я не храм! А для этой исповеди она выбирает меня…
Иногда жизнь так круто может повернуться, что и нарочно не придумаешь такого финала. Моя одноклассница пережила всё, к чему не была готова в юности. А встретив её и выслушав все перипетии, которые ей пришлось пережить, думаешь: радоваться надо, что тебя судьба увела от этих испытаний.
Я хорошо знала эту семью, бывала в их доме, поэтому всё, о чём услышала, мне легко было представить и записать! Что я и сделала в скором времени, когда готовила очередной сборник рассказов.
– Опять проспала! Опять не пошла в училище, опять отец будет мне выговаривать, что не так воспитала, не так воспитывала, не так занималась воспитанием! Лахудра ты, лахудра. Что ещё тебе сказать? Сколько я сил тебе отдала, а ты? Что из тебя получится? Что? В школу ходить не хотела. Ладно, в училище устроила тебя, дурочку. Так училась бы! Училась бы!
– Мама, больно! Хватит стучать меня по голове! Стучишь и стучишь. Я что, железная, что ли?
– Так тебе хоть стучи, хоть не стучи: как была ни к чему не приспособленная, так и осталась! На кого ты похожа, а?
Татьяна Васильевна глубоко вздохнула, вытерла воротником кофточки набежавшую слезу, прошла на кухню, открыла холодильник, достала початую бутылку водки, плеснула жидкость в гранёный стакан, выпила её залпом, выдохнула, прижала ладонь к губам, зажмурилась так, что стала похожа на старую обезьянку.
– Все нервы мне вымотала. Вся в своего отца! Вся! Ленивая, грубая!
Татьяна снова налила водки, подняла стакан, посмотрела содержимое на свет, встряхнула, раскачивая жидкость, понюхала, поморщилась, на секунду отвела стакан в сторону, закрыла глаза и медленно, маленькими глотками выпила его содержимое до дна. Перевернула стакан, потрясла, как будто хотела убедиться, что он и правда пуст, поставила на стол. Громко. Снова подняла. И ещё раз поставила на стол. Очень громко. Нервно. Ей хотелось этим ударом стакана об стол вырвать из своей груди кусок обиды и безысходности, который комом торчал в горле и мешал дышать. Мешал жить, думать, существовать. Он давил. И не исчезал. Никак не исчезал. Она ещё раз подняла стакан и камнем, изо всех сил ударила о крышку стола. Стакан издал глухой звук, но выдержал этот напор хозяйки; затем, уже не скованный её рукой, опрокинулся и, перебирая гранями, прокатился по столу. На секунду задержался на краю, как будто размышляя: стоит ли? Упал со стола. Упал, но не разбился. Прокатился к ноге хозяйки, замер. Женщина пнула его. Но не подняла.
– За что это мне? За что, а? Чего я только для них не сделала, а? Работала, одежду покупала, какую пожелают, кормила. И что? Что? Никакой благодарности! Ни-ка-кой.
– Ма! Что есть будем? Опять ничего не сварено. Опять пьёшь! Я всё отцу расскажу! На меня кричишь, а сама?! Хватит пить! Стакан валяется! Что, поднять нельзя, что ли? Совсем уже!
– Эх, дочка, ничего ты не понимаешь! Ничего! Тебе семнадцать. И что? Школу не окончила, как твои подруги. В училище не ходишь. Надо, надо окончить училище-то! Товароведом устроилась бы куда-нибудь.
– Мама! Какие товароведы? Бизнес кругом! Продавцом бы взяли куда-нибудь! Что ты бредишь? Иди проспись. Только и знаешь меня учить жить. Надоела! Отец приедет, скажу, что опять пила.
– Лахудра. Лахудра и есть. Думала, дочку родила. Подружкой будет. Будет на моей стороне. Всегда рядом. Я всю жизнь одна. Ни сестры у меня. Ни нормального брата. Мать всегда была только с ним. Не нужна была матери я. Вот и с тобой ничего не получилось. А как жаль!
Татьяна устало поднялась со стула, провела рукой по волосам, сняла резинку, снова надела на волосы,
