– Что?

– Ну… за чем нас поймали. То, что мужчина и женщина делают. – И обреченно добавил. – Половой акт.

Гавриков посмотрел на женщину – та молчала, все так же хмуро смотрела вниз.

– Вы супруги?

– Нет. – Мужчина глянул так сконфуженно, словно этот факт усугублял его вину. – Мы работаем вместе. На оборонном предприятии. Ракеты для подводных лодок делаем. А это… как спорт. Мы и в самолете это делали, во время полета, в туалете. И в поезде, в плацкартном вагоне, при всех. Правда, ночью, когда свет потушили. И на подводной лодке. Мы там оборудование устанавливали. И на крыше дома, где я живу. И там, где Вера Ивановна живет. – Он кивнул в сторону женщины. – И на лестнице. А уж на заводе – много раз и где угодно. А в Кремле – ни разу. Нам очень хотелось. Поймите, это как спорт.

Женщина все так же смущалась. Не было в ней никакой наглости, бесстыдства. Гавриков уже давно отметил, что она симпатичная, и у нее недурственная фигура. Он поймал себя на мысли, что с такой тоже с удовольствием попробовал бы в самолете, в поезде, на подводной лодке. И на газончике в Кремле. Да, на травке, на природе – самое то.

– Садитесь, – подчеркнуто сухо проговорил он, указывая на стулья, стоящие вдоль стены. – Будем с вами разбираться. Значит, на оборонном предприятии работаете…

– Да. Я – начальником отдела, – с готовностью подхватил мужчина.

Гавриков признался себе, что не знает, что с ними делать. Еще раз полистал документы – на фотографии женщина выглядела хуже, чем в жизни, – опять положил перед собой. В прежние времена, при коммунистах, когда еще был СССР, такое бы не простили: в самом сердце страны возмутительное кощунство! Он, Гавриков, сам работал в КГБ и знает. Раздули бы дело и как миленьких посадили. Или в психушку бы упекли. Сейчас другие времена. Конечно, Кремль – не бордель. Но если так, по честному: что страшного? Они же не устроили публичную акцию.

– Пишите объяснительную, – с подчеркнутой суровостью проговорил он. – Каждый из вас. Там, в приемной сядете и напишете. А мы подумаем, как с вами быть. – И добавил, осуждающе глядя на мужчину. – Эх вы, женатый человек, начальник отдела, и такое творите. Да еще в Кремле. Нехорошо.

Мужчина посмотрел на него тихими, затравленными глазами.

– Вы только на предприятие не сообщайте, – взмолился он.

– Идите и пишите, – приказал Гавриков. – Симаков, отвечаешь за них.

Они вышли, сопровождаемые лейтенантом, унесли свою растерянность и смущение.

– Но каковы артисты! – с хитрой улыбкой проговорил Гавриков, обернувшись к майору Чепенко, хранившему глухое молчание. – Додуматься до такого! Трахаться в Кремле, на травке. Рядом с памятником Ленину. Хорош спорт!

– Да. Народ совсем распустился. Творят что хотят. Нет порядка. Совсем нет. – Майор не понял, что подполковник вовсе не ждал от него слов осуждения. – Разве при прежней власти было бы такое? Потому все и рушится. Страну просрали. Чего ж теперь удивляться.

Гавриков знал, что майор тоскует по прежним временам, втихую проявляет неодобрение к нынешней власти, к Ельцину, к демократам. Самому Гаврикову было все равно. Он так думал: охрана любой власти нужна. Лишь бы деньги платили.

Он вновь подошел к окну. Вечер уже стер яркие краски. Здания, деревья словно потяжелели. В Большом сквере и около Кремлевских соборов зажглись уличные фонари, хотя толку от них было еще мало. Гавриков следил за человеком в военной форме на той стороне Ивановской площади, который подошел к царь-пушке, встал на огромные ядра, лежащие перед ней, и заглянул внутрь широченного ствола, посветив туда фонариком. Все согласно инструкции. Теоретически там, в пушке, вполне мог спрятаться злоумышленник.

Он думал об этих двоих и удивлялся незнакомой прежде зависти в нем. Он вовсе не одобрял то, что они делали, но их раскованность, неуемная фантазия радовали его. Впервые в жизни он подумал, что полная заданность, предсказуемость его собственной жизни, каждого из тех многих дней, что ему предстоят, утомительна.

Через час Гавриков отпустил бойкую парочку на все четыре стороны, пообещав передать дело в суд. Но это так, для острастки. Кто будет этим заниматься? Ничего страшного с точки зрения безопасности они не замышляли – и Бог с ними. «Но каковы артисты! – продолжал удивляться Гавриков. – Додуматься до такого. Спорт!»

Домой Гавриков приехал в хорошем настроении. Хитро поглядывал на жену, которая с привычной деловитостью накрывала на стол. Потом игриво спросил:

– А ты хотела бы попробовать в Кремле, на травке? За кустиками, поблизости от дома, где президент работает.

– Что попробовать? – жена замерла с тарелкой в руках.

– Ну, это дело. Которое так любят женщины. И мужчины.

Сообразив, наконец, о чем речь, она посмотрела на мужа так, как смотрит следователь на зарвавшегося преступника:

– Ты чего это?

Ощутив неловкость, будто его уличили в чем-то постыдном, Гавриков рассказал ей о недавнем происшествии в Кремле.

– Они утверждали, что это для них как спорт, – на веселой ноте закончил он повествование. – Представляешь?

– Дураки, – сердито проворчала жена. – Делать нечего.

Он скрыл свое разочарование. «Вот и приходится делать это не с ней», – подумал он. И на следующий день повторил свой рассказ Нинке, появившись у нее по старой привычке раз в неделю. Нинка была одинокой, работала в буфете в Кремле. Не красавица, но и не уродина. Главное, толк в женском деле понимала.

Нинка от души веселилась, слушая его. Поразмышляв, игриво произнесла:

– На травке в Кремле я тебе не обещаю. Ты же не хочешь, чтобы нас с тобой выгнали с работы. А на крыше можно. И на лестнице. Пошли?

Гаврикову приятна была ее реакция. Но совершать желаемое на крыше или на лестнице он постеснялся – застукают, сраму не оберешься. Они ограничились тем, что начали известное дело в кухне на столе, продолжили на кресле в прихожей, а победную точку поставили в ванной. Это был праздник фантазии.

Он любил работать рано утром и поздно вечером: телефоны молчат, ходоки не лезут в дверь, в сводчатых кремлевских коридорах тишина. Сплошное наслаждение. В утренние благостные минуты Виктор Петрович сочинял самые важные письма, искал решение самым затейливым проблемам. Даже маленький результат успокаивал, давал надежду, что хоть что-то останется, не уйдет со стремительными и бесполезными дневными часами.

Но те минуты заканчивались очень быстро – трещал в приемной звонок, и дежурная секретарша, заглянув, взволнованно сообщала: «В кабинете» или «Пришел». Начиналась привычная круговерть.

Взяв приготовленные документы, Виктор Петрович пошел к начальнику. И услышал, едва открыл дверь:

– Что вы мне тут понаписали?! – Александр Сергеевич тыкал пальцем в лежащий на громадном столе план. – Что за Меркулов? Кто это такой? Почему надо с ним встречаться? Почему сегодня Петрихина? Я просил ее поставить на будущей неделе. Что вы хозяйничаете?