К странностям этого плана можно отнести и то, что к моменту его разработки у советского командования были данные разведки о планах противника (вообще, о том, как быстро секретнейшие немецкие планы попадали на сталинский стол, написано достаточно много. —Д.В.), которые, получается, почти не учитывались. Странным является и отношение Сталина к высшим командирам, допустившим такую трагедию — он вовсе не применил к ним карательных мер типа тех, что были сделаны в отношении командования Западного фронта летом 1941 года.

И есть еще одна странность, которую практически никто не хочет проанализировать. С одной стороны, план операции был утвержден Ставкой, которая практически отстранила Генеральный Штаб от контроля за его выполнением, приказав ему считать эту операцию внутренним делом самого направления (точнее говоря, это решение принял сам Сталин). Но когда при ее осуществлении стали возникать разные трудности и угрозы поражения, требуемые решения почему-то не принимались Главкомом направления (Тимошенко) без согласия Верховного (Сталина). А Верховный почему-то проявил странную медлительность. Удивительное дело: если операция является «внутренним делом Главкома» (что само по себе странно в условиях резкого дефицита ресурсов!), то почему он вовремя не может сам принять нужных решений, а вынужден спрашивать разрешения у кого-то? В таком случае, чьим «внутренним делом» являлась та операция — Главкома (Тимошенко) или Верховного (Сталина)?

Вот, например, мнение, изложенное в «Истории КПСС» (М., 1962. С. 554): «Неудачный исход Харьковской операции явился главным образом следствием того, что Сталин не посчитался с правильными и настойчивыми предложениями Военного совета Юго-Западного направления, не разрешил своевременно повернуть силы советских войск с харьковского направления на юго-восток, откуда противник наносил удары».

Далее, «вечером 18 мая член Военного совета Юго- Западного направления (т. е. высший политический руководитель этой структуры) Н. С. Хрущев после переговоров по телефону с генералом AM. Василевским и по его рекомендации обратился к И.В. Сталину с просьбой запретить дальнейшее ведение наступления в районе Харькова. Но Верховный Главнокомандующий подтвердил свое прежнее решение. И только вечером 19 мая, когда создалась явная угроза окружения 6-й, 57-й армий и группы генерала Бобкина, Главком направления принял решение приостановить наступление… Это решений Ставка утвердила. Но оно было принято с большим опозданием» (ВОВ-КИ. С. 161).

(Здесь я прерываю цитирование Закорецкого, чтобы прокомментировать: в 1965 г., когда составлялась краткая история Великой Отечественной, Хрущева уже отправили на пенсию, поэтому мудрое решение приписывается не столько ему, сколько Василевскому. —Д.В.) Но сам факт подтверждает и сам Василевский в своих мемуарах (Дело всей жизни. М., 1976. С. 214): «С утра 18 мая обстановка для наших войск на Барвенковском выступе продолжала резко ухудшаться, о чем я прежде всего доложил Верховному. Часов в 18 или 19 того же дня мне позвонил член военного совета Юго-Западного направления Н.С. Хрущев. Он кратко проинформировал меня об обстановке на Барвенковском выступе, сообщил, что И.В. Сталин отклонил их предложения о немедленном прекращении наступления, и попросил меня еще раз доложить Верховному об этой их просьбе. Я ответил, что уже не однажды пытался убедить Верховного в этом и что, ссылаясь как раз на противоположные донесения Военного совета Юго-Западного направления, Сталин отклонил мои предложения. Поэтому я порекомендовал Н.С. Хрущеву как члену Политбюро ЦК обратиться непосредственно к Верховному. Вскоре Хрущев сообщил мне, что разговор с Верховным через Г.М. Маленкова состоялся, что тот подтвердил распоряжение о продолжении наступления».

Странное дело! Нельзя предположить, что у генералов и у Верховного не было карт, что не поступали сообщения о развитии ситуации, что не было данных разведки и выводов никто не делал. А ситуация развивалась так, что даже политическому комиссару стало ясно, что «дело пахнет керосином»! И почему-то не Главком направления, не Генштаб, а, строго говоря, политический помощник Главкома добивается у Верховного разрешения на то, чтобы спасти ситуацию?! А Верховный почему-то, наплевав на все выводы генералов-специалистов, продолжает настаивать на, явно видно, неправильном решении!

Ну нельзя же предположить, что все высшие начальники вдруг на короткое время с ума посходили! Но тогда в чем дело?

Однако на этом странности не заканчиваются. Оказывается, что Генеральный Штаб Красной Армии в это время оказался еще и без официального начальника! 24 апреля И.В. Сталин по телефону сообщил генералу Василевскому, что Ставка вынуждена освободить Б.М. Шапошникова от работы по состоянию здоровья, а временно обязанности начальника Генштаба возложить на него. А Василевский, между прочим, в то время был еще генерал-лейтенантом! Звание генерал-полковника ему присвоили 26 апреля 1942 г. Но окончательный официальный приказ НКО об освобождении Шапошникова от должности начальника Генштаба был объявлен почему-то «в конце мая». И на протяжении мая — июня 1942 г. Сталин упрашивает (?!?!) Василевского согласиться принять эту должность. Василевский отказывается. Но 26 июня 1942 г. его утвердили на ней приказом Ставки.

Странная ситуация. На фронте еле-еле установился хрупкий паритет сил с противником, который в любое время может нарушиться. Серьезных стратегических резервов еще нет. В это время затеваются разные наступательные операции (Крым, северо-запад, Харьков) с не совсем грамотным управлением. Выводы Генштаба при этом плохо учитываются. А его начальник вообще отстраняется от дел, нового же никак не могут найти, упрашивают Василевского, тот долго отказывается. Что происходит?

Но ответить на этот вопрос нельзя, рассматривая ситуацию только с оперативно-тактической стороны (военной). Вот и не могут историки прийти к окончательным выводам. И ответы повисают в воздухе. Получается, что на Верховного и на ряд маршалов в первой половине 1942 года нашло какое-то «затмение». Но если рассматривать ситуацию серьезно, то этот вывод следовало бы отбросить. Причина должна быть, и вполне логичная.

Для начала полезно было бы вспомнить, что вообще-то любая война является соревнованием резервов. В 70-е годы нам говорили, что кадровую армию Страны Советов рассчитывают на первые 3 (три) дня боев, начнись серьезная война с применением атомного оружия. А мы при этом задавали встречный вопрос: «А что дальше?» Дальше якобы предполагалось использовать запас.

Так вот, в июне 1941 г. Советский Союз потерял много стратегических резервов по линии материальной части (в первую очередь готового оружия — танки, самолеты, а также боеприпасов и сырья), а потом и много средств их производства (напомню, что, например, Гитлеру за первые полгода войны досталось 85 % заводов по производству боеприпасов, ибо строились они в расчете на наступательную войну в западных областях СССР (Суворов В. День-М. М., 2002. С. 118. —Д.В.). Причем одна их часть была потеряна безвозвратно, другую пришлось срочно останавливать и перебазировать на большие расстояния на Восток с последующим восстановлением производства. При этом фронт требовал больших текущих расходов этих самых резервов.

Здесь я снова на пару строчек отступаю от текста Закорецкого. Итак, весна 1942 г. Перейти в общее наступление не удалось, но этого мало: в бесплодных попытках израсходованы стратегические резервы. Пока не заработает в полную силу эвакуированная промышленность, пока не будут созданы новые стратегические резервы, проводить широкие наступательные операции невозможно. То есть следует перейти к стратегической обороне. Но этот план нереален. Во-первых, слишком много потребуется железобетона, который тоже как-то надо произвести. А потом в случае наступления все это окажется бесцельно брошенным. Во-вторых, сплошных окопов в три ряда длиной в тысячи километров не позволит ситуация на местности. А враг постоянно будет пытаться найти бреши на флангах. Поэтому вдоль всего фронта придется держать мобильные резервы, которых пока нет. А если неизвестно, в каком месте и какими силами противник начнет наступление, то задача вообще становится нерешаемой.