Не оборачиваясь к Лиаму и трем теперь мертвым маргиналам, я держалась за прерываемый шипением голос Сириуса, как за спасательный круг посреди бескрайнего океана. Пыталась игнорировать панику и заставить сознание сосредоточиться на единственной важной вещи – разобрать его слова. Как будто они могли оградить меня от всей невозможности происходящего.

– Сириус! Ты меня слышишь? – Было все еще тошно. Я схватилась за шею в невольном порыве успокоить себя хотя бы иллюзией контроля.

– …жие… сь… оружие…

– Оружие? – переспросила я, не понимая, о чем я.

– …ре… себя…

– Сириус!

Голос в динамике окончательно замолк. За ним стихло и шипение. Это означало, что мой компьютер больше не пытался связаться с центром управления крыльями. Потому что технически это стало невозможным.

Потому что Четвертая теперь слишком высоко.

Внезапно Лиам выругался и швырнул свой пистолет куда подальше. Я судорожно схватилась за кобуру, отцепила ее дрожащими руками и тоже отбросила на пару метров. Две короткие вспышки – наши табельные энергетические пистолеты с интервалом в долю секунды испепелились.

Именно об этом пытался предупредить Сириус в последние секунды связи.

Превентивный механизм; ящеры не должны знать наших технологий, поэтому оружие и прочие спецприспособления вроде зондов и сканеров, оставшиеся на Земле, самоуничтожаются, когда станция отбывает.

Слишком высоко.

Я тупо смотрела на небо, не находя в себе сил смотреть на что-то еще.

Три мертвых маргинала лежали у старых руин, их кровь впитывалась в траву.

Время двигалось дальше. Земля вращалась вокруг своей оси и вокруг Солнца вместе с другими планетами. Станции перемещались по своим засекреченным маршрутам.

А что теперь делать мне?

В поисках ответа на этот вопрос я подняла глаза на стоявшего поодаль Лиама. Перехватив мой взгляд, он только усмехнулся.

– Добро пожаловать на Землю, принцесса, – процедил он, почему-то улыбаясь. Он сошел с ума?

Мир сошел с ума.

Я пошатнулась и сделала несколько нетвердых шагов в сторону топи. Пытаясь совладать с накатывающими волнами тошноты, принялась вдыхать и выдыхать на счет. Это всегда помогало, поможет и теперь.

Дышать было тяжело – может, из-за того, что я все еще паниковала, а может, потому что воздух на Земле все-таки отличался от того, к которому привыкли мои легкие.

Адаптируешься.

Мне потребовалось пятьдесят шагов, чтобы выйти к белой топи. За пятьдесят шагов я почти пришла в норму. По крайней мере, мне казалось, что это норма. Насколько уместно само понятие нормы в ситуации вроде моей.

В голове творился какой-то хаос.

У самой кромки топи я опустилась на какой-то камень, поросший мхом и согретый солнцем. С этого дня я, наверное, буду видеть солнце гораздо чаще…

На обманчиво зыбкой поверхности белой топи чернел провал, формой отдаленно напоминающий кота. Мне кажется, увидев его, я мстительно улыбнулась. Впрочем, я не могла сказать наверняка, потому что все чувства, которые когда-либо мною владели, в те минуты притупились, практически стерлись, представляя собой что-то невесомое, абстрактное, далекое от реальности.

Мне казалось, это произошло уже давно. Гибель мамы, постепенное отдаление отца, потеря Касса… Казалось, хуже быть уже не может. Но я заблуждалась.

Мой мир по-настоящему разрушился только теперь.

ЛИАМ

Ему вполне хорошо сиделось на этой станции.

Отец когда-то говорил, что жизнь обычно не топчется на месте, позволяя тебе одуматься и тихонько свинтить в безопасное место, а сразу, без прелюдии, идет под откос.

Лиам больше не имел оснований подвергать эти слова сомнению. С ним подобное происходило уже не впервые. Вот он старший сын охотника в небольшом поселении среди неприступных джунглей, а вот его дом – выжженное лазерами пепелище, родители мертвы, а младшие сестры выкрадены ирриданцами в качестве рабынь для одного из анклавов.

Когда рейнджеры Одиннадцатой нашли Лиама на краю этого пепелища, он был практически трупом. Его правая нога была сильно обожжена, левая рука – от локтя до кончиков пальцев – практически полностью раздроблена; несколько ребер сломались под весом приваливших его балок и проткнули какие-то органы, вызвав внутреннее кровотечение. Лиам умирал, и в каком-то горячечном бреду, лежа в собственной крови, погребенный под обломками, – он осознал, что это происходит, со всей пугающей ясностью и почти смирился. Но ему не позволили пройти этот путь до конца: люди в серебристых панцирях погрузили его в летающий лифт и забрали с несчастной Земли наверх.

На станции его, конечно же, подлатали. Даже руку, которую, казалось, проще было бы отрезать. Синтетические кости и ткани заменили недостающие органические, и рука в итоге функционировала даже лучше, чем потерянная.

Лиам провел в палате, куда его поместили, целый месяц. Персоналу было явно запрещено смотреть ему в глаза и разговаривать; после нескольких безуспешных попыток разузнать хоть что-то Лиам смирился.

Его кормили – и еда эта, хоть и без кусочка мяса, была вкуснее всего, что они с семьей годами пытались вырастить на отравленной Земле. Его пичкали лекарствами – и с каждым днем физическое состояние улучшалось; и там, где на восстановление требовались бы месяцы, лекарства управлялись за недели. Ему позволяли спать, сколько хотелось, – и спал он более десяти часов в сутки.

В таком режиме было легче справиться с потерей семьи, дома, всей прежней жизни. Когда он окончательно пришел в себя, в нем почти не осталось места для горя. Осталось понимание, что тогда, под обломками, готовясь к смерти, он был с собой не до конца честным. Он хотел жить.

Несмотря ни на что, хотел.

Со временем из медблока Лиама перевели в какой-то исследовательский центр, где ему принялись экспериментально промывать мозги. Одиннадцатая, как он узнал позже, специализировалась на медицинских и психологических практиках. Это был первый запуск их спорного, много лет откладываемого эксперимента «Новое Начало», суть которого заключалась в постепенном введении людей с Земли в общество станций.

Углядев в этом шанс улучшить свою жизнь, Лиам сцепил зубы и старался приспособиться. В детстве сказки о летающих станциях и их счастливых обитателях, защищенных техникой от постоянной опасности со стороны ирриданцев, пленили умы его и его ныне мертвых друзей из поселения. И раз уж ему выпала возможность стать частью этого мира – пусть и посредством унизительных экспериментов и общению с докторами, видящими в нем куда меньше, чем человека, – он был готов.

Реальность имела прискорбно мало общего с детскими представлениями. Когда он был ребенком, жители станций представлялись ему любящими братьями для тех, кто остался на Земле. Просто по какой-то причине эти братья не могли забрать всех к себе, в комфорт и безопасность. На Одиннадцатой у Лиама раскрылись глаза.