«А почему бы и не Куразбека? – Елкайдар от нежданно пришедшей догадки поджал плечи. – О всезнающий Аллах! Открой мне великую тайну! Не с этим ли предложением приехал сюда обжора Тулгабек? Если это так, то Куразбеку и дня не сидеть возле Каип-хана! Спишь ты теперь, первый советник, и не знаешь, что летит тебе в грудь мною пущенная отравленная стрела!» Елкайдар, забывшись, делает движение так, будто натягивает тугой лук, а потом резко разжал пальцы, выпустив стрелу… Опомнился, взволнованно потер ладони, подумал: «Как ни вертись голодный дарбар[27], а караван-сарая ему не миновать в надежде подразжиться чем-то съедобным. Так и во всех здешних запутанных делах, как ни раскидывай мыслями, а все упирается в сватовство к Матыр-Ханикей. Выдернуть бы эту занозу… В пыли междоусобицы куда как легче достать ножом до сердца Нурали. Да и Каип не из железа сотворен Аллахом, из моих рук пищу принимает… Не там, так здесь когда-нибудь повезет умному человеку непременно. Итак, решено!»

– Где твой родственник Оспан? – неожиданно спросил Елкайдар. – Прибыл в стойбище, как я повелел ему?

Полусонная Айгыз, убаюканная монотонным завыванием ветра за кошмой и потрескиванием дров на жаровне, вздрогнула, глазами указала на вторую половину юрты.

– Разбуди.

За ковром кто-то тяжело завозился, послышался глухой медленный голос:

– Не сплю я, почтеннейший достарханчей.

Перед Елкайдаром присел на корточки широконосый киргиз-кайсак в одежде нукера и с саблей у пояса.

– Видел тебя кто в стойбище? – Елкайдар уставил немигающий взгляд широко посаженных черных глаз в каменное лицо нукера. «Такому батыру трудно сыскать единоборца на праздничных состязаниях. Куда как силен! Сделает, что прикажу ему».

– Нет, господин, никто не приметил. Въехал я вместе с каракалпаками тулгабека. Им же сказал, что служу у Эрали-Салтана, задержался по делам. Коня у табунщиков оставил, а сам здесь укрылся от любопытных глаз и пустых расспросов.

– Хвала мудрейшему Аллаху! – прошептал Елкайдар. – Исполнишь, что прикажу, и я для начала сотником ханской гвардии в Хиве тебя поставлю. Очень скоро мне понадобятся при дворце верные люди. В большие сердары[28] выведу, за близким уже горизонтом ждут тебя слава, богатство, собственный гарем…

– Приказывайте, почтеннейший достархан. – Нукер сложил тяжелые ладони на груди, поклонился всесильному ханскому вельможе.

Елкайдар встал, отдернул полог, выглянул из юрты. По-прежнему тянул холодный, хлесткий ветер запада, но морось временно прекратилась. Мерно у коновязи всхрапывали вымокшие верховые скакуны, а за грустной остывшей Эмбой в каком-то отчаянном одиночестве завывал голодный или больной шакал. В ханской ставке безлюдно, и только на краю стойбища у юрт с купеческими товарами мерно вышагивал караульный казак с пикой в руке и ружьем за спиной.

Елкайдар и сам насторожился, как-то по-шакальи потянул ноздрями сырой ветер, потом опустил тяжелый полог и позвал рукой Оспана подойти поближе.

Айгыз, чтобы не знать лишнего, от греха подальше посунулась на вторую половину юрты, за перегородку из потертого ковра.

* * *

Наутро сырая туча, эта родная дочь сердитого осеннего Каспия, словно уступая отчаянным людским молитвам, наконец-то иссякла и, растрепанная порывистым ветром, растеклась над бескрайними просторами киргизской степи.

К обеду следующего дня, когда в Большой Юрте шел прием посланцев хивинского хана Каипа и обсуждалось предложение о заключении брака, Петр Чучалов в исступлении бродил по стойбищу, не зная, что ему предпринять и на кого теперь жаловаться. Не приглашенный к столу переговоров, где теперь рядом с ханом сидел Гуляев, он изнывал от зависти к старшему товарищу и от обиды, что ему не оказана такая же честь.

«Спросит губернатор о моих делах, а что я скажу? Дескать, Яков важные дела творил, а я собак киргизских от себя отгонял, чтобы плащ не погрызли». Петр увидел казанских купцов, почудилось, что Муртаза Айтов с усмешкой что-то сказал Аису Илькину и будто чуть приметно рукой в его сторону шевельнул.

«Теперь караванщики и вовсе считаться со мной не будут», – кольнула в сердце обида, и, чтобы не вызывать кривых усмешек у прохожих, Петр ушел на берег Эмбы. Однако едва уселся на жесткую траву у речного откоса и малость успокоился, задумавшись о доме, как за спиной послышались торопливые и нервные шаги. Пронеслась мысль: вот и за ним гонца послали, зовут…

Но это был сам Гуляев. Яков задыхался от быстрой ходьбы и от внутренней дрожи, которая не давала ему возможности успокоиться и взять над собой контроль.

Петр вскочил и, высокий, без малого на голову возвысился над Гуляевым. С беспокойством спросил:

– Что стряслось? Беда, что ли, какая?

– Слушай… Нет, давай лучше сядем, пока там все успокоится. То-то хан взбеленится отказом, – проговорил Гуляев, оглядываясь.

– Где – там? Чьим отказом? Хивинцев? – всполошился Петр, перехватил взгляд старшего товарища, ожидая увидеть погоню разъяренных хивинцев. Но густые заросли краснотала не шевелились, тихо было и в самом стойбище, кроме привычного уже ржания застоявшихся коней или рева сцепившихся в драке обидчивых верблюдов в ближнем загоне.

Потом подумалось: хивинцы прознали о тайных связях Гуляева с ханской дочерью, отказались вести сватовство, и теперь каравану путь в Хиву заказан накрепко. «Не будет хожения в чужие земли, не будет службы Отечеству, и не видать мне дворянского звания…»

Гуляев тихо опустился на траву и уронил голову на согнутые колени. Заговорил совсем о другом:

– Согласился хан. Но согласится ли она? А хан согласился. Принудит ее своим отцовским словом!

Наконец-то Петр осознал, о чем речь и почему взволнован Гуляев. «Теперь понятно, отчего он так охотно собирался в киргизские степи, – подумал Петр. – Других под большим принуждением снаряжали, а он – с великой радостью уезжал». И вновь колыхнулась в груди нехорошая зависть к красивому статному переводчику, которому и в сердечных делах вон как улыбнулась фортуна: полюбила ханская дочь! Только к добру ли такая любовь? Кто они – и кто она? Гуляев – просто толмач. Как эхо в лесу, все говорит с чужих слов. Крикнул кто-то, а эхо ему в ответ те же слова. Так и они. Говорит хан – они его слова несут губернатору. Говорит губернатор – несут хану. Правда, Гуляеву дано прав куда как больше, чем простому толмачу, потому как умен и в делах здешних достаточно сведущ, чтобы и совет иной раз подать с пользой для родного государства. Однако попробуй он сказать хану: отдай мне свою дочь! И скажет в ответ ласковый хан: нукеры, возьмите этого безродного дарбара и закопайте в степи так глубоко, чтобы я о нем больше ничего не слышал!

Петр вздрогнул, очнулся от своих мыслей, попытался подсказать товарищу то, что первое пришло на ум: